Молодая казачка гордо вскинула голову, помолчала, разглядывая Романа, словно впервые его видела, потом, не торопясь и как бы раздумывая, проговорила:
– Выйти, тятинька, можно, он вроде и не кривой. Пожалуй, соглашусь!
– Вот и всё, хозяева, по рукам!
Торопясь из-за начала боевых действий, семья всего две недели готовилась к свадьбе. Конечно же пышной свадьбы, к каким привыкли забайкальцы, не получилось. Приехали братья, жены, часть дружинников, свободных от дежурств на окраинах станицы, да местные одностаничники. Но, тем не менее, свадьба состоялась.
Прошло ещё полтора месяца. Эти счастливые недели были поистине медовым временем для Романа, уставшего от ударов судьбы. Началась пора сенокоса, и вместе с Ульяной, старшей хозяйкой, и работником Митрохой накосили сена и сметали стога. А по вечерам Роман гулял с Ульяной, теперь уже своей законной женой, по берегам реки Зерентуй, слушал её быстрое течение, и журчание перекатывающего камни горного потока. Иногда они ставили «морды» и ловили рыбу. И тогда на Федорахина накатывали воспоминания о его детстве и юности на берегах другой реки – родной Нейвы…
Глава 3
Агония белого Забайкалья
Пока белые бойцы зализывали свои раны, а Роман Федорахин обрел нежданное семейное счастье, в июне-июле 1920 года произошло печально судьбоносное событие: японцы договорились с советской Россией о создании на территории Забайкалья буферного демократического государства, и в обмен на буфер согласились вывести свои войска. Однако, как показал опыт, как только союзники оставляли ту или иную территорию, ее тотчас же занимали советские войска. И оставленная японцами часть Забайкалья не стала исключением. Части каппелевцев и семёновцев уже не могли противостоять многотысячной и хорошо оснащённой 5-й Красной армии, у которой к тому же в тылу действовали партизаны, свои же местные жители, купленные дешёвыми популистскими посулами большевиков. Таким образом, судьба и этого клочка русской Белой земли была решена…
Как-то в начале августа приехал Фёдор Сизов и почти одновременно с ним заявился его старший сын Игнатий. И в это же время с нарочным Роману было передано предписание от местного воинского начальника явиться на медицинское переосвидетельствование на станцию Оловянную, где находился 2-й Сибирский корпус. Как раз за неделю до этого Ульяна, положив руку Федорахина на свой живот, сообщила ему радостную новость о том, что скоро их молодую семью ожидает пополнение.
Вместе с Романом и сыном Сизов-старший обошёл всё своё хозяйство, годами и нелёгким трудом обустроенное.
– Я вот, что решил: Игнатия комиссовали по старому ранению, а посему завтра тут будет неизвестно что. Так вот, ты, Игнатий, со скотом отправляешься в Трёхречье, будешь нас там ожидать и обустраиваться.
– Ульяна беременна! – краснея, вставил своё слово Роман.
– Ульку тоже забирай! Я бы так и так сказал ей ехать вместе с Игнатием, нечё здесь ждать у моря погоды! А ты, Евдокия, пока остаёшься дома! Оставим тебе коровёнку да лошадь вон эту, сивую, на неё не позарятся ни партизаны, ни семёновцы. Если что, сама до Трёхречья доберёшься либо я заеду! – сказал Фёдор Григорьевич голосом, не терпящим возражения.
Видно было, что его жена была беспрекословной хозяйкой в доме, тогда как здесь, в хозяйстве, полновластным хозяином был казак. Ульяна было начала противиться решению отца. Но тут, жёстко обрубив, вставил своё слово Федорахин:
– Здесь вот-вот начнутся боевые действия! Я не хочу потерять ни жену, ни ребёнка!
На этом была поставлена точка.
– Строевой конь тебе сейчас все равно ни к чему, отдашь вон ему, – указал Сизов на зятя.
Игнатий нехотя повёл Романа знакомить с конём.
– Обращайся с ним по-хорошему, и он умрёт за тебя, а не выдаст! – говорил старший брат Ульяны. – Он меня раненого из-под носа у краснюков вынес! Вот…
Погладив и потрепав коня по холке, Игнатий добавил:
– Вот, Буланко, передаю тебя в руки сродственника! Служи ему так же, как и мне, и он любить тебя будет, аки свою жену! – И, потрепав боевого друга еще раз, отошёл в сторону.
Федорахин заметил блеснувшую в глазах шурина слезу…
Сложив в перемётные сумы немного еды, попрощавшись и троекратно напоследок поцеловав Ульяну, Федорахин выехал в сторону станции Оловянной. К полудню он был уже там. Члены комиссии, осмотрев Романа, признали его годным и отправили в штаб корпуса за назначением. Подойдя к станционным постройкам, где располагался штаб, Федорахин услышал женские крики и мужскую ругань. Роман свернул и зашёл за блокгауз. Перед его глазами предстала раздетая женщина, ноги которой привязывали к рельсам двое семёновцев, а третий руководил их действиями. Не замечая подходившего офицера, третий начал раздеваться.