Тотчас же эскадрон Романа понёсся к месту безобразий. Перед посёлком командир разделил людей. Часть их во главе с Маслаковым направил с противоположной стороны посёлка к задним воротам поскотины, а сам зашёл прямо с дороги, ведущей со станции. В посёлке действительно пылали дома, плакали дети и кричали женщины. На поселковой площади висело несколько повешенных. Между домами сновали люди в казачьей форме. На приказ позвать своего командира и собраться на площади каратели, недоумённо переглядываясь, позвали подъесаула, который с нагайкой в руках подошёл к Роману и спросил, в свою очередь, с кем имеет честь говорить. Федорахин протянул своё предписание и удостоверение. Тем временем по ранее обговорённому сигналу площадь, где собирались казаки, была окружена людьми Романа. А книжник Аристарх навёл на собравшихся пулемёт.
– На основании данных мне полномочий прошу сдать оружие и следовать со мной на станцию! – вежливо приказал Федорахин.
Подъесаул протянул ему свой маузер, отстегнул и отдал шашку. Приказал то же сделать и своим подчинённым. Затем, уже по дороге, спросил:
– Может, всё же объясните, поручик, за что нас разоружили и ведёте на станцию?
– За грабежи, за изнасилования, за поджоги и убийства мирного населения! Достаточно? – со злобной усмешкой спросил Роман.
– Мирного? Вы, каппелевцы, пришли сюда не так давно и наших дел совсем не знаете! И не знаете, какая это сволочь – партизаны! И не знаете, что они творят! Поэтому, если не помогаете с ними бороться, так уж не лезьте в наши дела! В этом посёлке, между прочим, каждый второй партизан! А атаман их пособник! Я его на площади, суку, публично выпорол! А если для меня всё благополучно кончится, ты, поручик, ещё отвечать будешь!
– Всё кончится для тебя, подъесаул, я думаю, по законам военного времени!
Но Роман не успел договорить. Подъехал всё слышавший Маслаков и вставил своё слово в разговор офицеров:
– Пётр Максимыч зовут атамана. Я его знаю, какой же он пособник партизанам?! У него сыны и зять у Семёнова как раз воюют с партизанами!
– А что же он мне шарики вкручивал?! Я его три раза спрашивал: покажи дома, где партизаны живут, а он заладил, что нет у нас партизан и всё тут! А мне доподлинно известно, что есть! Пришлось публично выпороть этого вашего праведника, да самим заняться дознанием насчёт партизан, а это всегда худо! Вот так!
– Атамана пороть? Да где ж это видано? Да и молод ты ещё супротив Петра Максимыча, в дети ему годишься, щенок! – гневно кипятился Панкрат Филипович.
– Ты как с офицером разговариваешь? – вдруг крикнул подъесаул. – Жидам продался, старый хрыч?
– Ты мне не офицер…
Договорить Маслаков не успел. Подъесаул вдруг откуда-то из-под гимнастёрки выхватил кинжал и прыгнул на вахмистра. Но Роман среагировал так же мгновенно! Он с самого начала ареста ожидал чего-то подобного и, выхватив шашку, молниеносно нанёс нападавшему удар плашмя по руке с кинжалом. Кинжал выпал, после чего подъесаулу связали за спиной руки. А Панкрат Филиппович, растрогавшись, поблагодарил Федорахина.
К приведённым на станцию семёновским карателям вышли Смолин и штабс-капитан Вандзяк.
– Что, разбойник, сколько своих земляков в партизаны отправил да по миру пустил?! Ведь ты же и есть партизанский пособник! Ты их дома сжигаешь, порешь, а они потом в партизаны уходят, потому что им идти больше некуда, кроме как тебе же мстить!
– Я жидам отчёта в своих действиях не даю! – заявил командир карателей и плюнул Смолину в лицо. Вандзяк несколько раз выстрелил в живот подъесаулу.
– Зачем так грязно, капитан? Я его хотел лично атаману представить! – грустно проговорил генерал, вытирая плевок. И, недовольно обратясь к Роману, сказал:
– В следующий раз, поручик, этих ко мне не приводить, я же дал вам полномочия! Разбойников вешать на месте! Если и арестовывать-судить, то только штаб-офицеров, начиная с полковников! Кто из этих участвовал в бесчинствах? – указал он рукой на стоявших казаков.
Те молчали.
– Кто желает искупить свою вину перед мирным населением, защитив его как от партизан, так и от карателей и от наступающей Красной армии? Шаг вперёд!