Вот настал и последний день пребывания на родной земле. Последовав примеру тестя, Федорахин обратился к своим подчинённым с предложением самим сделать свой выбор: мыкаться на чужбине или тем, кому можно рассчитывать на снисхождение большевиков, остаться дома. Часть казаков и солдат, действительно, не захотели отступать и, попрощавшись, повернули назад. С Романом опять осталось около десяти человек, как и во время ледяного похода. Он видел, как собиравшиеся идти на чужбину бойцы клали, заворачивая в тряпку, по горсти родной мёрзлой земли. Он тоже сделал это… Последний день на Русской земле выдался холодным, с колючим ветром и то начинающейся, то затихающей метелью.
«Неласково провожает нас Родина, – подумал Роман. – Ничего не поделаешь, побеждённых никто не любит! Даже природа».
Прошли последнюю станцию 86-й разъезд. Шли медленно, под прикрытием так же медленно двигающегося дымящего бронепоезда. Коней вели в поводу, хоть напоследок желая облегчить жизнь своим четвероногим боевым товарищам. Верхом ехал только Панкрат Филиппыч. Сломленный горем старик стал совсем плох. Роман разглядывал идущих: вот идёт седовласый полковник, справа от него капитан с перевязанной головой, позади них, еле передвигая ноги, понуро бредут два немолодых унтер-офицера. «Видимо, семьи остались в России…» В это время поравнялись с высокой сопкой, поросшей густым кустарником.
«Вот так же, под Алапаевском, когда-то и я сидел в засаде, подорвав железнодорожный путь перед отступающими белогвардейцами! Надо бы бронепоезду дать по этим кустам залп-другой».
И как бы отвечая мыслям Романа, раздался нестройный залп, но со стороны сопки. Один, другой, третий… Упал седовласый полковник. Рухнул, как подрубленный дуб, прапорщик. И самое печальное, что могло произойти: медленно стал сползать с коня вахмистр Маслаков. Его сейчас же подхватили на руки подскочившие Шевчук с Коломийцем. В это время прогремели орудия с бронепоезда, по кустам сопки ударила шрапнель, и обстрел прекратился.
– Не надо, ребята! – слабым голосом попросил Панкрат Филиппыч. Бок его бекеши окрасился в красный цвет. Глазами он поманил к себе Романа. Ткнул себя пальцем в живот:
– Разрежьте!
Роман с Коломийцем вспороли гимнастёрку и на животе вахмистра обнаружили пухлый мешок. Сунув туда руку, Роман вытащил горсть золотого песка.
– Вот те и живот у нашего Филиппыча! – проговорил Коломиец.
– Сыновьям своим на свадьбу берёг, да на обустройство за границей, если понадобится! Раздели на всех! – слабо, еле слышно говорил Маслаков.
Видно было, что он делает это из последних сил.
– Да мы тебя на это золото к таким докторам доставим – вылечат, Филиппыч! – приговаривал рядом стоявший Шевчук.
– Нет, ребята! Прошу только, похороните меня здесь, на границе, не везите в Китай! Хоть на разных кладбищах, но буду лежать в родной земле со своими сынами.
Сказав это, он закрыл глаза. По телу его пробежали судороги, он ещё раз дёрнулся и, весь вытянувшись, застыл. Вырыв неглубокую могилу, ровно настолько, насколько позволяла мёрзлая земля, Роман со своими бойцами выполнили последнюю просьбу вахмистра. А уже к вечеру войска перешли границу, где и были разоружены китайскими властями. Девять бойцов, оставшихся от эскадрона Романа Федорахина, разделив подарок Панкрата Филипповича Маслакова, казака станицы Заозёрной, разошлись в разные стороны.
Эпилог
Летом 1922 года на окраине города Харбина, где в жаркий полдень собралась многочисленная пёстрая русская эмиграция, возле свежевыстроенного пятистенка остановился извозчик. Подойдя к хозяину, выстругивавшему беседку у ворот ограды, он крепко его обнял и поздоровался с ним за руку.
– Бог в помощь, Роман Михалыч! Отсеялись, откосились!
– Да, слава Богу! Давно не появлялся, Фарид! В баню давай приезжай в субботу! Вон сколько свежих веников наделала Ульяна! Ну, рассказывай, что да как у тебя в извозчичьих делах, кого из наших встречаешь?! – спросил Роман.
– Ну, Коломиец на свой подарок от вахмистра каким-то образом вывез из России отца, сам вышибалой подрабатывает в каком-то кафе. Хохол, как и у себя на Харьковщине, хутором обзавелся. Книжник узнал, что его родители в Австралию уехали, и он последовал за ними.
– Да как бы и нам не пришлось последовать туда же! – невесело усмехнулся Федорахин.
Вот уже прошло два года, как они перешли границу. Когда поручик Федорахин с Владимиром и орденом за Сибирский ледяной поход явился в Трёхречье, трудно было описать, какая радостная встреча у него состоялась с Ульяной и её многочисленной роднёй, поселившейся теперь на этом клочке китайской земли. Но Роман с порога огорчил тестя, сказав, что благодарен ему за всё, но «прости, Григорич, жить буду отдельно, самостоятельно». Ульяна была согласна на всё.