Пан Бенедикт закрутил ус на палец и тоже спросил:
— Ну, что ж, Юстнна, говори!
Юстина подняла глаза. Она была совершенно спокойна и, слегка поклонившись пани Кирло, ответила:
— Я очень благодарна пану Ружицу за честь, которую он мне оказывает. Я знаю, что для того, чтобы толкнуть его на этот шаг, нужно было немало усилий со стороны, и легко могу догадаться, что он немало должен был бороться с самим собой, прежде чем решиться на этот шаг. Все это я очень хорошо понимаю. Ни мое воспитание, ни привычки, ни вкусы — ничто не соответствует его положению. Быть светской женщиной я не смогу, да и не стремлюсь к этому вовсе…
— Тем больше, тем больше ты должна оценить всю силу его любви, — вставила пани Эмилия.
— Тем яснее здесь виден перст провидения! — прибавила Тереса.
— Все это, — продолжала Юстина, не спуская глаз с пани Кирло, — лишало бы меня возможности принять такую большую жертву. Но, кроме того, есть еще одно важное обстоятельство, которое заставляет меня отказаться от предложения пана Ружица, — это то, что я еще вчера дала слово другому.
На минуту все присутствующие опешили от изумления. Посыпались расспросы:
— Что? Кому? Как?
Юстина, помимо желания, поднялась с кресла.
— Владельцу клочка земли в соседней околице, пану Яну Богатыровичу! — медленно ответила она дрогнувшим от волнения голосом.
Теперь только поднялась буря вопросов. Со всех сторон послышались изумленные возгласы:
— Да что это? Как это? Кто это? Ты шутишь? Нет, она шутит! Вы шутите!
Но по лицу Юстины было видно, что она вовсе не намерена шутить. С гордо поднятой головой, с нахмуренными бровями она обвела взором всех присутствующих. Наконец Бенедикт махнул рукой.
— Подождите! Постойте! — закричал он. — Дайте мне расспросить ее обо всем!
Он обратился к племяннице:
— Ты не шутишь, Юстина? Серьезно говоришь? В самом деле, ты дала слово какому-то Богатыровичу?
Юстина показала ему свою руку.
— Видите, дядя, у меня нет кольца покойной матери. Вчера я отдала ему. Мое сердце, рука и будущее… все его…
Бенедикт как-то странно крякнул, что-то проворчал себе под нос, внимательно посмотрел на Юстину и опять опросил:
— Как же это ты могла сблизиться с ним?
По губам Юстины промелькнула грустная улыбка. Она взглянула пану Бенедикту прямо в лицо.
— Правда, дядя! Только случайно и можем мы сближаться с ними!
— Ну-ну! — заворчал пан Бенедикт. — Философия — одно, а твоя участь — другое. Полюбила ты, что ли, этого человека, а? Полюбила, да?
Снова точно электрическая искра пробежала по телу Юстины и ярким румянцем залила ее щеки.
— Да, я люблю его и верю, что и он меня любит! — ответила она.
Пани Эмилии сделалось дурно. Чувствуя приближение истерики, с полными слез глазами, она воскликнула прерывающимся голосом:
— Юстина! Как, ты, такая гордая, что никогда не хотела принимать от меня никакого подарка, которая не допускала с собой самых невинных шуток, — ты отрекаешься от блестящей будущности, от высокого положения в свете и хочешь выйти за мужика… да, за мужика!.. О, боже! Что это за таинственность! Что за загадка сердце человеческое!
Юстина улыбнулась.
— Загадки здесь нет никакой, — ответила она. — Я горда, потому я и не хочу, чтобы меня брали замуж из милости, из великодушия, благодаря настоянию других или указанию перста провидения… Я предпочитаю быть обязанной жизнью и счастьем человеку, которого люблю, и труду, который буду делить с ним.
— Вздор! — закричал пан Бенедикт. — Во всех этих тайнах, чудесах и загадках смысла нет ни на грош медный! Понравилась баричу умная красивая девушка — эко чудо, какое! Девушке понравился складный, хороший парень, — тоже никакой таинственности и загадки нет! Все это вздор! Вот что важно, дитя мое, — и он обратился к Юстине, — знаешь ли ты, в какую жизнь придется тебе вступить?
— Я хорошо и близко познакомилась с ней, дядя.
— Подожди. А труд? Знаешь ли, какой труд ожидает тебя там?
Но Юстина и слушать не хотела.
— Дядя! Да ведь отсутствие труда и отравляло всю мою жизнь! О, как я благодарна тому, кто, вводя меня в свой бедный дом, даст работу моим рукам и голове, даст возможность помогать кому-нибудь, трудиться и для себя и для других!
Глаза Бенедикта смягчались под влиянием какого-то теплого, согревающего чувства.
— Ну, а умственная разница? С нею как быть? — спросил он нерешительным голосом.
— Этой разницы нет, дядя; она только кажущаяся. Я не ученая, не артистка, никаких выдающихся талантов у меня нет, но ума достаточно, чтобы знать и понимать это. Из того, что я знаю, я без колебания и жалости отброшу все мелочи, все то, что ни мне, да, надеюсь, и никому не принесло бы никакой пользы. А если окажется, что света, знания, которым я обязана вам, у меня больше… больше, чем у него…