— Ха-ха-ха! — засмеялась Марта. — Странная ты и гордая, как княжна… От дяди ничего брать не хочешь, на свои процентишки одеваешь себя и отца, шляпки и перчаток не носишь.
— О, не думайте так! — порывисто воскликнула Юстина. — Я ни лгать, ни притворяться не хочу… Правда, я всегда ломаю голову, чтобы мне и отцу хватило хотя бы одеться на наши гроши… Но шляпки и перчаток я не ношу совсем на из-за того, совсем не из-за того…
— А из-за чего же? Ну, из-за чего? — сверкая глазами, допытывалась старая дева.
— Из-за того, — с внезапным и сильным румянцем отвечала Юстина, — что давно уже опротивели мне их наряды и забавы, их поэзия и их любовь… Я живу так же, как и они, да и как мне устроить себе другую жизнь? Но в чем я могу поступать самостоятельно, то делаю, как хочу, и никому до этого нет дела.
Марта опять проницательно посмотрела на нее.
— А все это, — сказала она, — началось с твоей истории с Зыгмунтом Корчинским… Правда? Ха-ха-ха! Ты, вероятно, думала тогда, что тебя с распростертыми объятиями встретят и введут в семью свою… ведь ты им сродни приходишься… А они-то? Куда тебе! И подумать не дали этому пачкуну… Ха-ха-ха! Знаю я это все, знаю! Вечная глупость людская…
Юстина, потупившись, молчала.
— Ну, а думаешь, ты, порою о том пачкуне? Сердце… болит порою?
— Нет.
Из этого короткого ответа можно было заметить, что панна Юстина не хочет касаться вопроса, затронутого ее спутницей. Последний след прежнего оживления исчез с ее лица, чувство ее перестало пить из кубка щедрой природы сладкий напиток забвения. Какая-то горькая забота обволокла ее светлые серые глаза, какое-то воспоминание заставило опуститься книзу углы ее губ и придало им выражение скуки и утомления.
В это время на дороге вновь загремели колеса, только иначе, чем прежде. То было не глухое, мягкое погромыхивание фаэтона, а стук и скрип колес простой телеги. Теперь облако пыли поднялось гораздо меньшее, опало скорей, и наши спутницы, обернувшись назад, увидели длинную телегу, огороженную с двух сторон решетками и набитую соломою, которую прикрывал яркопестрый домашнего тканья ковер. Телега была запряжена парою маленьких откормленных лошадок, рыжей и гнедой, в сбруе из простых толстых веревок. Если бы колеса этого сельского экипажа катились без малейшего шума, то и тогда его приближение обратило бы на себя внимание благодаря голосам людей, находившихся в нем. На соломе, покрытой полосатым ковром, сидело несколько женщин; только одна, с большим белым чепцом на голова, была в летах; остальные, словно садовая клумба, горели румянцем щек и пестрели яркими цветами своей одежды. Им было тесно; они сидели в разных положениях, то боком, то лицом, то спиною друг к другу, стиснутые точно цветы в букете. В тесноте, у иных цветные платки свалились с головы, у других косы растрепались, но у всех в волосах виднелись полевые цветы — красные, лиловые, желтые. Телегу потряхивало, и они хватались за решетку или друг за друга, не переставая смеяться и болтать. В этом шумном цветнике было так тесно, что вознице негде было сидеть; он примостился к самому краю, что, впрочем, не мешало ему, как нужно, управлять лошадьми. То был человек лет тридцати, высокий и такой складный, как будто мать-природа с особенною любовью и заботой вынянчила его. Тяжелый труд, ценою которого добываются ее дары, палящий летний зной и зимняя стужа придали ему такую гармонию и силу, что даже тряская телега не могла ни на минуту нарушить изящества его фигуры. На его загорелом лице резко выделялись густые русые усы, а золотистые волосы падали из-под шапки на ворот серой короткой сермяги, обшитой зеленой тесьмой. Он небрежно держал в своих сильных руках вожжи и весело переговаривался с шумевшими на телеге женщинами.
Марта и Юстина остановились на краю дороги, под тенью ивы, осыпавшей их дождем своих цветов, похожих на зеленых червячков. Марта кивнула головой в сторону едущей телеги и несвойственным ей мягким голосом крикнула:
— Добрый вечер, пан Богатырович, добрый вечер!
Возница быстро снял шляпу.
— Добрый вечер! — ответил он.
— Добрый вечер! — хором крикнули женщины.
— Откуда это у вас столько красавиц? — снова спросила старая дева.
— По дороге как земляники набрал! — слегка придерживая лошадей, ответил Богатырович.
Одна из девушек, очевидно посмелее, перекинулась через решетку и, сверкнув белыми зубами, затрещала:
— Мы, пани, шли пешком… он нас нагнал, вот мы и приказали ему посадить себя…
— Ого, «и приказали»! — шутливо заметила Марта.
— А что же? — подтвердила девушка. — Разве я приказать ему не могу? Я ведь ему двоюродною сестрой прихожусь!