И все, должно быть, рассмеялись бы, если б Анзельм не обратился к Юстине:
— Эльжуся Богатырович, дочь Фабиана… самая отчаянная девка во всем околотке.
— Ну, так что ж! И пан Анзельм смолоду, верно, не был таким печальным, как теперь, — отшутилась Эльжуся.
— А невесте не мешало бы немножко запастись разумом, — сказал Ян.
— Неправда, я еще не невеста: еще отец на смотрины поедет.
— Почти невеста, почти невеста! — защебетала Антолька. — Ясмонт приезжал со сватом… это наша мама тебе сосватала… Может, не говорила ты, что красавчик?
И она придвинула корзинку с вишнями к самому лицу подруги.
— На вот, ешь!..
Эльжуся захватила целую горсть красных ягод и поднесла ее ко рту. Около плетня послышался чей-то гневный, сердитый голос:
— Эльжуся! Что ты там застряла? Иль дома дела нет? Эльжуся!
Человек, голова которого недавно виднелась у плетня, теперь приближался к дому Анзельма, не переставая звать девушку. Дочь пришла за водой, отец пришел за дочерью. Она нимало не испугалась, только замолчала, может быть, потому, что рот у нее был набит вишнями, и отошла в сторонку, к высоким мальвам. Желтый Муцик с неистовым лаем бросился навстречу пришедшему, но тот отпихнул его ногой и самоуверенно продолжал путь. Был он среднего роста, коренаст, одет в грубого сукна сюртук и высокие сапоги; лицо его сильно походило на рыжик, если б только в такой гриб вставить маленькие блестящие глазки да приделать к нему вздернутый нос, под которым топорщится кустик рыжих усов.
— Да позволено будет и мне приветствовать гостью Анзельма, — заговорил он напыщенным голосом, причем его хитрые глазки светились насмешкой. — Давно уже миновали те времена, когда наш убогий порог переступали знатные вельможи; и неизвестно, что скажет пан Корчинский, если узнает, что его племянница была в селении Богатыровичей, так сказать, в гнезде его величайших врагов!..
Ян вскинул голову и выступил вперед:
— Мы с дядей никому не враги! — горячо крикнул он.
— Язык у тебя свербит, что ли, Фабиан, что ты так некстати болтаешь? — со свойственной ему медлительностью спросил Анзельм.
— А сам ты ничего не имеешь против пана Корчинского, никакой обиды от него не видал? — быстро заговорил Фабиан. — Ты не помнишь, как он и меня и тебя перед всей своей дворней назвал ворами? Не помнишь, как он нас таскал по разным судам? Не видал, как пан Корчинский задирает нос, когда проходит или проезжает мимо нашей околицы?
Но Анзельм выпрямился, поправил свою баранью шапку и заговорил:
— О пане Корчинском я знаю куда больше, чем ты понять и сообразить можешь, да не твое это дело… А все-таки зла я никому не желаю, и враждовать ни с кем не буду. Дай бог пану Корчинскому доброго здоровья и долгой жизни… Я его не проклинаю, и никогда проклинать не буду.
Его блеклые глаза устремились куда-то вдаль, плечи снова опустились вниз. Фабиан оперся руками о дерево и заворчал:
— Ты всегда такой, будто только вчера беседовал с самим господом богом. Ну, а я другой человек. Я пану Корчинскому до смерти своей не прошу и того, что он меня обозвал вором, и тех денег, что я переплатил ему за разные потравы… Я не испугаюсь сказать перед его племянницей, что этот процесс — дело моих рук. Я и шляхту подговорил, я и адвоката нанял, я и стараюсь и бегаю повсюду. Пусть знает, что и слабая муха кусается, когда ее мучают. Выиграет ли он, проиграет ли, а хлопот и издержек это дело ему будет стоить не малых. Мне и этого довольно. Обгладывай, коза, березку, если послаще ничего нет, Он — аристократ, в золотых палатах живет, я — убогий шляхтич из бедной хижины, но бывает так, что муха и коня до крови искусает. Может быть, в этом процессе я и жизнь свою положу и последние деньжонки ухлопаю; может быть, если проиграю, глупые люди проклинать меня будут. Но я надеюсь, что бог правду видит, а кто на него надеется, тот и в пучине моря не потонет.
Все это он выпалил подбоченясь, крича все громче и размахивая руками; видно, внутри у него все кипело, так что на лице у него даже выступил пот. Казалось, он никогда не замолчит; но Ян, который давно уже с беспокойством посматривал на Юстину, встряхивая головой и кусая губы, не выдержал, наконец, и положил ему руку на плечо.
— Опомнитесь, пан Фабиан, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.
Фабиан обернулся и поднял голову, чтобы заглянуть молодому человеку в лицо.
— Что это значит? — крикнул он.
— Придите в себя, — повторил Ян, и глаза его сверкнули таким гневом, что старик смешался и сразу остыл.
— А разве я наговорил чего-нибудь? — уже значительно тише спросил он.