— Вот именно, — подтвердил Ружиц, — вот так и обращайся со мной всегда. Во всем свете только одна ты говоришь мне в глаза горькую правду. Сначала ты удивила меня, но потом привела в восторг. Мне хотелось бы, чтоб ты меня бранила еще больше. Помнишь, в древности люди бичевали себя плетью и думали, что с каждым ударом с их плеч спадает один грех.
— Для того чтоб сбросить с твоих плеч все грехи, нужна рука более сильная, чем моя, — засмеялась было пани Кирло, но тотчас же сделалась серьезна, взяла Ружица за руку и, участливо глядя ему в лицо, спросила: — Ну, что, как ты поживаешь? Не хворал ли за последнее время? Осмотрел ли свое имение? А твоя ужасная привычка… Может быть, ты стараешься, победить ее?
Ружиц небрежно улыбнулся:
— Ты, милая моя исповедница, сразу задала мне столько вопросов, что я и не знаю, на какой отвечать сначала. На здоровье свое я пожаловаться не могу; мне даже лучше, пожалуй; единственная моя болезнь — это страшная апатия, а теперь я нашел кое-что, заинтересовавшее меня… Имения своего я не только не осматривал, но даже самая мысль об осмотре приводит меня в отчаяние. Ты хорошо знаешь, почему: непреодолимая лень, полное незнакомство с вещами подобного рода, а может быть, в особенности, вечный и неотступный вопрос: зачем?
— Всему виной, — живо перебила пани Кирло, — твоя ужасная, пагубная привычка, вывезенная тобой из того подлого мира, где ты жил.
Ружиц громко засмеялся. Пани Кирло нахмурила брови и энергически, сжатым кулаком постукивая по ладони другой руки, воскликнула:
— Смейся, если хочешь, но я все-таки скажу, что это ужасно, непростительно! Наши мужики лучше, — те хоть просто водкой напиваются.
— Милая кузина, эта ужасно для тебя и вообще для всех людей, живущих в глуши. Но в большом свете это распространено, стало чем-то вроде эпидемической болезни…
— А ты не мог избегнуть этой эпидемии? Откуда она привязалась к тебе? Ты мне еще никогда не говорил об этом.
— Очень просто. Я дрался на дуэли, был ранен и страшно страдал от раны. Сначала я принимал морфий для утоления боли, а потом просто привык к нему. Это единственное средство, при помощи которого я могу избавиться от невыносимой скуки, от упадка сил, а может быть, еще от… чего-то близкого к отчаянию.
Он закрыл стеклами пенсне глаза, которые вдруг лихорадочно заблестели. Она слушала его с изумлением и, понизив голос, спросила:
— Дрался на дуэли! Господи ты, боже мой! С кем же? Из-за чего?
Ружиц с нервным смехом откинулся на спинку дивана.
— С кем? Не все ли равно! А знаешь из-за чего? Из-за сущего вздора!
Пани Кирло сжала руками голову.
— Пусть чорт возьмет этот ваш большой свет, где совершаются такие безобразия и свободно продаются яды. Лучше я буду глупой провинциалкой, гусыней, овцой, только бы не знать этого большого света.
— Ты права, — коротко ответил Ружиц.
— Так как ты открылся передо мной во всем, то с моей стороны было бы подло потакать тебе…
Она смутилась и замолчала, почувствовав, что в ее речи проскальзывают не особенно удобные выражения, которые и сама она считала неподобающими. Эти выражения и грубоватый тон появились у нее вследствие долгого и постоянного общения с поденщицами и батраками, а так как нрав у нее был живой, она не могла избежать их, даже когда очень этого хотела.
— Что же ты замолчала? Или заметила что-нибудь неизящное в своей речи, как раньше в своем доме? — мягко спросил Ружиц.
Пани Кирло покраснела.
— Странное дело! Все-таки ты так добр и умен… Порой кажется, что в тебе сидят два человека.
Пан Теофиль поцеловал ее руку.
— Ты говоришь как философ. Видишь ли, эта двойственность может служить ключом к разрешению многих загадок.
— Знаешь ли, — сказала она после непродолжительного молчания, — мне кажется, ты был бы гораздо более счастливым, если б родился не таким богатым.
— Или если б родился глупым.
— Это как же? — спросила пани Кирло.
— Отгадай, — пошутил он и с любопытством поглядел на нее.
С минуту она раздумывала.
— Ну, это немудрено разгадать! Если бы ты был глупцом, то ни о чем бы не стал заботиться и превесело прокутил бы всю жизнь; а ты, хоть и поздно, опомнился и понял, что ты потерял и расстроил.
Он засмеялся.
— Ты не поверишь, кузина, как я люблю разговаривать с тобой. Ты так ясно высказываешь самые запутанные вещи.
Они оба задумались. Пани Кирло тревожно соображала, посажены ли хлебы в печь, и не уехали ли купцы. Она встала с дивана, и вместе с ней поднялась Броня.
— Я сейчас прикажу подать чаю.