Лоос зевнул и поглядел на часы.
— Вижу, ты скучаешь, — сказал я, — и я тебя понимаю. Ты вспоминаешь жену, возможно, думаешь о завтрашней годовщине, а я мучаю тебя разговорами о бабах и ворошу прошлое.
— Разве и зевнуть нельзя? — спросил Лоос. — Это связано с недостатком кислорода, а не с отсутствием интереса. То, что кажется тебе заурядным, я, как сторонний слушатель и дилетант, нахожу увлекательным. Ты пойдешь пешком в Агру?
— Это было бы неплохо. Почему ты спрашиваешь?
— Во-первых, здешний персонал давно дожидается, когда мы уйдем, во-вторых, потому, что хочу тебя проводить. В конце концов, ты еще должен досказать мне эту историю.
— Ладно, с удовольствием. Полагаю, ты знаешь, что тоже должен мне кое-что.
— Да, но все по порядку, — ответил Лоос.
Я взял зонтик, оставленный мной на террасе. Лоос, слегка пошатываясь, попросил у меня разрешения взять его: ему нужна третья нога. Мы пошли через деревню. Когда мы поравнялись с мясной лавкой, Лоос на мгновение остановился и сказал:
— Плоть своенравна.
Что он хочет этим сказать, спросил я. Но он не ответил. Через некоторое время он дал мне ключевое слово для дальнейшего рассказа.
— Я хочу обобщить, — сказал он. — В тот момент, когда Амели позволила себе чуть больше свободы, уехав из дома, ты увидел, что твоей свободе грозит опасность, не так ли?
— Ее звали Валери, а в остальном все верно. Сколь ни радовала меня возможность встречаться с ней чаще, нежели раньше, мысль о том, что этот весомый поступок утяжелит ее легкую походку, сильно меня встревожила. Я не создан для прочных отношений. В этой сфере я — дилетант.
— Ты полагаешь, она мечтала о том, что для тебя означало бы сущий кошмар?
— Она сменила жилье. Разве могут быть более красноречивые свидетельства?
— Говорила ли она, например, о любви?
— Этого не было, — сказал я, — она старалась не говорить и не делать ничего такого, чем могла бы мне досадить. Именно это показывало, как сильно она боится меня потерять. Иногда она хотела со мной встречаться, иногда не приходила на свидания — и то и другое без всяких объяснений. Не сомневаюсь, что она поступала так с определенной целью: продемонстрировать мне свою самостоятельность и независимость. Были и другие признаки. Я уже сказал, что вначале Валери очень мало рассказывала о себе, словно у нее не было прошлого. Мне это не мешало, напротив — мы жили сегодняшним днем, как опьяненные. Странно было другое: позднее, когда мы виделись почти каждый день, она стала ненамного разговорчивее. Возможно, полагал я, потому, что в первое время я давал ей понять, как возбуждает меня ореол таинственности вокруг возлюбленной. Она хотела и потом оставаться такой же таинственной, уходила в тень и в молчание, чтобы возбудить меня еще сильнее. И третий признак. Когда угар страсти, по крайней мере у меня, миновал, Валери изменилась. Она стала серьезнее. Состояние окрыленности, в котором она забывала обо всем и которое я у нее так любил, вдруг стало казаться каким-то вымученным. Она больше не забавлялась разными пустяками, а если это все-таки случалось, то в какой-то момент вдруг замолкала, бросалась мне на шею и проливала несколько слезинок. В общем, все это меня беспокоило и показывало, какими различными стали наши желания. И в ушах у меня зазвучал, пусть вначале едва слышно, старый, избитый мотив: «Мужчине видится интрижка, а женщина связать его стремится». Будь я злым человеком, я мог бы продолжить песенку: если только ее желание исполнится и между нами установятся прочные отношения, если я сделаюсь для нее надежным партнером, который дает ей чувство защищенности, то рано или поздно ей станет чего-то не хватать — чего-то пряного, перченого, жгучего. Женщине всегда нужно и то и другое. А мужчина, способный дать ей и то и другое, стать для нее любимым спутником жизни и в то же время вожделенным фавном, — такой мужчина еще не родился.