— Большая семья у него?
— Какая семья… пареньку двенадцать годков всего было, — ответил мужик. — Матка и отец есть… двое братьев и сестренка махонькая есть…
— Что же, бедные, верно?
— Нешто богатеи послали бы на фабрику? — ответил мужик.
Затем она начала расспрашивать, сколько рабочим платится на спичечной фабрике, с каких лет начинают работать, много ли умирает народу. Поговорив минут с пять с мужиком, она обернулась к Егору Александровичу:
— Выгодное дело это у Алексея Ивановича. Гроши затрачивает, а рубли собирает! Вот они наши американцы-то; куда ни обернись, везде у них Калифорния под руками. Быстро состояние составит…
— Чужим потом и кровью, — вставил Мухортов.
В нем все виденное им пробудило брезгливое чувство.
— А то как же иначе? Прежде оброками выбивал деньги, теперь работой! — ответила Протасова.
— Вас, по-видимому, это не возмущает? — спросил он.
Она расхохоталась.
— А вас разве возмущает? — задорно спросила она.
— Конечно! Это бесчеловечно, — начал он горячо. Но она резко и грубо перебила его.
— А вы шампанское пьете и устриц едите? — спросила она. — И не возмущаетесь? Ведь деньги-то и на это из народа выбиты.
И, сделав презрительную гримасу, она добавила:
— Я, право, не понимаю, почему нравственнее жить на чужой счет, стараясь закрыть глаза, чем жить на чужой же счет, сознаваясь в этом. Я привыкла все называть настоящим именем; эксплоататор — так эксплоататор, вор — так вор!
Потом она с усмешкой прибавила:
— Вот ваши кузины в обморок бы здесь упали, а абонемента в итальянскую оперу все-таки потребовали бы от папаши. Ну, а я — в итальянскую оперу и я езжу, но я знаю, точно знаю, чем платится за абонемент, сколько Сидоров и Иванов должны идти ради этого по миру.
Егор Александрович никак не мог разобраться, чего больше в этой девушке: естественной прямоты или искусственного цинизма, придуманного или вычитанного. Он навел речь, нет ли у нее заветных планов относительно будущего; не думает ли она сделаться какой-нибудь благотворительницей, не мечтает ли о женском труде? Ему представилось, что перед ним стоит одна из так называемых «эмансипированных девиц» или из «quasi-нигилисток», вроде Кукшиной в зародыше.
— Благотворительность? — спросила она с изумлением, широко открыв свои черные глаза. — Это — та же кража рубля в одну сторону и раздача копеек в другую. Если бы было противоположное, то благотворители сами стали бы предметом благотворительности.
О женском труде она коротко заметила:
— Я же не нуждаюсь! Мне работать — это значит отбивать работу у бедных! Женщинам в моем положении остается только жить, то есть пользоваться удобствами жизни, наслаждаться, вот и все…
— И вы думаете, что это не наскучит? — спросил он.
— Вовсе не думаю!.. Я очень хорошо знаю, что эта жизнь в конце концов доводит до разных безумий; одни развращаются, другие делаются спиритками или ханжами, третьи подательницами грошей; даже пить начинают многие… Но ведь не раздать же мне все нищим, чтобы сделаться самой нищею?.. Разве только из-за желания сильных ощущений. К несчастью, я вперед знаю, что вышло бы из этого, и вовсе не желаю проделывать подобных экспериментов с собою…
По ее лицу вдруг скользнула тень.
— Теперь мне стоит клич кликнуть — и сотни людей будут у моих ног, а сделайся я нищей, все скажут…
Она вдруг рассмеялась с горькой иронией.
— Помните у Гейне:
Молодые люди возвратились в дом Мухортовых к самому обеду.
Когда после обеда дядя Алексей Иванович отвел в сторону племянника и спросил его:
— Ну, как она тебе показалась?
Егор Александрович засмеялся.
— Дикая кобылица какая-то! — ответил он с несвойственною ему грубостью.
Алексей Иванович даже руками развел.
— Ты что же это… Вот выдумал!.. Наутек, что ли, хочешь, Егорушка?
— Нет, дядя, сватайте! Она хоть прямо говорит, что стеснять мужа не будет…
Он нервно шутил и смеялся, а в его душе была какая-то тревога и горечь. Он сознавал, что эта девушка способна сказать ему прямо и дерзко: «Сколько вы хотите содрать с моего отца, взяв меня за себя?» От нее можно было этого ждать, и хуже всего было то, что он, Мухортов, не сумеет, не может ничего ответить на этот вопрос. Да, он точно готов жениться на ней, чтобы содрать с ее отца тысяч сто или больше на поправку имения.