Она вынула несколько немытых стаканов и отставила их в сторону, придвинув к Прокофию.
— Вот как-то только они нашу Полю пристроят? — со вздохом сказала она.
— Бить бы ее надо; косу выдрать, вот что! — сурово заметил Прокофий, порывисто перетирая стаканы.
— Дурак неотесанный, так дурак и есть! Пользы-то что за косу таскать? Красоты от этого ей, что ли, прибавится?.. Не доглядели, так уж теперь не воротишь!..
На минуту разговор оборвался. Прокофий сосредоточенно тер стаканы, ворча себе под нос: «Ишь, проклятые, как испакостились, не ототрешь!» Елена Ннкитишна углубилась в пересмотр белья.
— Конечно, теперь Поле, может быть, и приданое, и все такое дадут, — продолжала Елена Никитишна. — Так-то тоже ничего бы не дали…
— Ишь чему обрадовалась! — проворчал Прокофий. — Стыда-то нет. Одной ногой в гробу стоишь, а такие речи говоришь!
— О, типун тебе на язык! Сам на ладан дышит, а других хоронит!.. — отплюнулась Елена Никитишна. — И какие я такие речи говорю? Ну, забаловалась девка, так этого не вернешь… Надо думать, как ее пристроить…
— Пристроишь! — отозвался сердито Прокофий. — Впервые у нас, что ли?
— Сама-то гуляла, так и другим потакаешь!
— Тьфу ты, тьфу! Пес старый! — обозлилась Елена Никитишна. — Нашел чем меня попрекать! Я, может быть, слезьми обливалась, когда меня на грех-то силой повели… Вы-то все только радовались тогда, потому через меня в люди вылезли… А теперь попрекать!.. На себя обернулся бы… Ты-то тоже знал, чай, кого брал…
Прокофий, в свою очередь, отплюнулся.
— С тобой не сговоришь! Покойницу в гробу, и ту не забыла…
— На твои же речи, дурак, отвечаю…
В эту минуту в комнату неторопливо вошел человек в черном фраке, в белом галстуке, с бакенбардами в виде котлет. Это был Данило Николаевич Волков, камердинер Егора Александровича. Сразу трудно было решить — лакей это или чиновник; степенность, сдержанность, солидность, внешняя порядочность, все это сразу бросалось в нем в глаза. Ему было лет двадцать восемь, хотя он смотрел гораздо старше своих лет. Лакейская жизнь не молодит, а он служил в лакеях с семнадцати лет. На его затылке уже виднелся зачаток плеши с медный пятак величиною.
— Прокофий Данилович, вас Егор Александрович зовут, — сказал он, обращаясь к Прокофию, и потом обратился к Елене Никитишне: — Выдайте шоколад, повар просил передать, что для мороженого нужно, да поскорей просил…
— Не горит, подождет! — ответила сухо Елена Никитишна. — До обеда-то еще далеко.
Данило Николаевич переминался с ноги на ногу, не решаясь, по-видимому, о чем-то заговорить.
— Правда это, Елена Никитишна, что я слышал? — начал он. — Конечно, это Агафья Прохоровна болтает, а все же… Говорят, что Егор Александрович женится на Марье Николаевне Протасовой.
— А тебе-то что? — спросила Елена Никитишна, пытливо взглянув ему в лицо.
Он, подняв брови, сделал совсем скромную мину невинной овцы.
— Так-с… Мне что же! — ответил он и еще осторожнее и смиреннее прибавил:- Я только потому, что как же тогда Пелагея Прокофьевна?
Елена Никитишна даже оставила разборку столового белья и скрестила около тальи руки.
— А Пелагея Прокофьевна тут при чем же? — сурово спросила она, и ее глаза сверкнули угрозой.
Но Волков выдержал ее взгляд и со вздохом заметил:
— Что же, шила в мешке не утаишь…
И тотчас же прибавил:
— И зачем это такую, с позволения сказать, сволочь генеральша допускает в дом, как эта Агафья Прохоровна или эта мать Софрония… И невинного человека этакие аспиды замарают, а не то, что… Тут уж, конечно, и со стороны видно…
Елена Никитишна презрительно усмехнулась.
— Ишь, какие глазастые выискались!.. А видишь, так и молчи…
— Это точно-с, — скромно согласился Данило. — Только жаль девицу… Такая, можно сказать, красавица и кротости…
Елена Никитишна еще презрительнее сверху вниз взглянула на него и спросила насмешливым тоном:
— Жениться, что ли, из жалости хочешь?
— Отчего же бы и не жениться? — почти радостно воскликнул лакей.
Елена Никитишна покачала головой.
— Губа-то, видно, не дура!..
Потом, отвертываясь от него, она проворчала:
— Нет, за такую-то невесту покланяться нужно…
— И покланялся бы, — начал Данило.
Но она перебила его:
— Ну, ну, бери шоколад! Сам торопил, а теперь лясы точишь… Ступай.
Она говорила грубо, как привыкшая властвовать барыня с слугой. Волков взял плитки шоколаду и вышел. Его слова сильно взволновали Елену Никитишну, точно он открыл ей нечто новое. Продолжая рыться в буфете, она с порывистыми движениями ворчала про себя: