20 мая гитлеровские войска наступали в направлении Орехова, Мельника и Гуты Ратненской. Направление удара указывало на то, что гитлеровцы хотят столкнуть польские и советские партизанские отряды в болота у Лисовского канала.
Вновь начались ожесточенные бои, особенно тяжелым было положение 27-й Волынской пехотной дивизии Армии Крайовой. Так, в 24-м полку осталось всего лишь около 44 процентов состава, в 50-м полку в двух батальонах по 50 процентов, а остальные два батальона погибли под Замлыном… Многих партизан мучила малярия, другие болели тифом. В боях дивизия потеряла уже свыше полутора тысяч человек, все тяжелое оружие, обозы, полевой госпиталь. Положение становилось трагическим. У дивизии остался единственный шанс на спасение — пробиться через фронт на советскую сторону. Майор Жегота принял такое решение 21 мая. Он доложил о нем главному командованию Армии Крайовой, но, не ожидая ответа, приказал пробиваться на север к Дывину. Местом сосредоточения назначил район Коширского Камня. Дивизия выступила, разделившись на три колонны: 33-й пехотный полк под командованием капитана Гарды, к которому присоединился конный отряд майора Иванова, колонна 50-го пехотного полка, а также штаб дивизии и тыловые подразделения.
Решение о переходе дивизии на советскую сторону не было одобрено «верхушкой». Для главного командования Армии Крайовой оно означало исключение этих отрядов не только из плана «Буря», но и вообще из рядов Армии Крайовой, поскольку в районе Гадомич находилась 1-я армия Войска Польского…
22 мая майор Жегота получил срочную радиограмму. Командующий Армией Крайовой приказывал: «Со всеми силами дивизии перейти за Буг, на Люблинщину».
Однако менять решение было уже поздно. И вот теперь польско-советская партизанская группировка капитана Гарды и майора Иванова общей численностью свыше семисот человек шла в сторону фронта, к Припяти, в район Ратны…
* * *Уже несколько ночей подряд плелись партизаны через леса, подмокшие луга и глинистые поля, по трясине и топям. Брели, вытаскивая из болота раскисшие сапоги, размокшие башмаки или чаще всего босые ноги. Болото, заросшее скользкими, змеевидными растениями, затрудняло продвижение вперед. Водяные растения переплетались с размешанным ногами людей илом. А под водой зачастую скрывалось болото. Смерть подстерегала каждого, кто пытался сворачивать вбок, чтобы найти лучшую дорогу.
С упорством, шаг за шагом брели вперед партизаны — серые сгорбившиеся фигуры с заросшими лицами и лихорадочно пылающими, покрасневшими от недосыпания глазами.
Ночи были прекрасные. Потоки лунного света заливали окрестности, превращая листья желтых кувшинок в серебряные диски, а длинные перья тростника в блестящие султаны. Кое-где среди трясины сверкал как серебро папоротник. Часто из-под ног выскакивали вспугнутые лягушки и тут же исчезали в болотной трясине. Нечем было защититься от комаров, которые лезли за ворот, в рукава гимнастерок, попадали в глаза, уши, нос, безжалостно кусали шею и щеки.
— Эх, кровопийцы, словно фашисты, чтоб их… — сетовали и чертыхались партизаны, отмахиваясь от назойливых насекомых.
Шли, глядя под ноги, до боли всматриваясь в темноту уставшими глазами. Время от времени кто-нибудь ронял то угрожающие, то жалобные слова…
— Хоть бы этих швабов никакая зараза не минула, чтоб их черти побрали…
— Ребята! Этим болотам, пожалуй, нет конца…
— Тебе болота не нравятся? — иронично спрашивает кто-то. — Молись, дорогой, чтобы гитлеровцы нас не нашли… Эти болота тебя приютят и прикроют…
— Тише там! Заткнитесь, болтуны, — шипит кто-то сердито — очевидно, какой-то офицер.
— Ему все мешает.
— Он прав.
Где-то сбоку раздался треск автоматов. Темноту ночи разрезали трассирующие пули. Это охранение столкнулось с невидимыми постами врага.
И опять тяжелое пыхтение людей, хлюпающее болото и приглушенные голоса.
— Выслеживают и преследуют… Чтоб им сдохнуть…
— Пес! Не накликай беды.
— А мы? Бредем как волки, голодные и преследуемые…
— Не разговаривать! Хотите, чтобы нас пощупали из пушечек?
Голоса замолкли, и только продолжительное кваканье лягушек сопровождало облепленных грязью партизан. Шли в истертых, прокопченных у костров лохмотьях, за спинами висели пустые мешки и ранцы, а в них — крохи хлеба, картофеля, моркови или свеклы.