Никто из них не знал, что в соответствии с решением гитлеровской ставки этот участок фронта был значительно обнажен, отсюда вывели некоторые войска и перебросили их на юг. Именно там Гитлер ожидал главное направление удара советских армий летом этого года. Но о совещании с командующими армиями восточного фронта, проведенном в Зонтгофене 30 мая никто из разведчиков, естественно, не имел понятия. Они не знали также, что две гитлеровские дивизии, находившиеся в этой полосе, принимают участие в операции против партизан под названием «Штурмвинд» где-то в районе липских и яновских лесов. Польские и советские партизанские отряды уже несколько дней сражались там и проливали кровь.
В сумерках достигли леса. Подхорунжий вел, не пользуясь картой. Не зря он считался лучшим разведчиком. Вокруг были его родные места. Но его с ними связывало и что-то большее…
Свет в доме не горел. Лесная сторожка стояла темная, молчаливая. Не слышно было лая. А ведь собак было несколько. Лесник Тарасович любил их. Горькое предчувствие охватило подхорунжего, но он отгонял от себя навязчивые мысли.
— Там нет никого, — сказал Рысь.
— Люди наверняка ушли в деревню, — заметил Алеша. — Будем одни ночевать, а жаль.
— Это невозможно! — шептал подхорунжий. — Ведь когда я был здесь в последний раз…
— В последний раз! Теперь война. Смотри! Там что-то светится, — Алеша указал рукой. Действительно, между деревьями пробивалась светлая полоска.
— Проверьте дом, сторожку и подготовьтесь к отдыху. Приготовьте что-нибудь горячее. Сережа, выставь охрану, пусть наблюдает, я сейчас вернусь, — приказал подхорунжий.
— А ты куда? — забеспокоился тот, видя, как Лешек направляется в сторону света. — Пошли вместе, черт его знает, все может быть…
— Справлюсь. Только выясню, что с теми, — подхорунжий рукой указал на деревянный домик.
— А, понял, — шепнул советский разведчик. — Возвращайся скорее, — добавил он и махнул рукой остальным. — Идем в избу, ребята!
Подхорунжий осторожно приближался к одиноко стоящему строению. Это была убогая изба. Он знал ее владелицу-поденщицу. Она помогала семье Тарасевичей. Лешек часто видел ее у них. Это была старая бедная женщина, каких много встречалось в этой местности после первой мировой войны.
Окно было без занавесок и штор. Лешек заглянул в него. Тускло светила небольшая керосиновая лампа. В глубине, под образами, стояла на коленях женщина. Больше он никого не заметил. Он стукнул по оконному стеклу раз, другой… Женщина продолжала стоять на коленях. Постучал сильнее.
Свет погас. Подхорунжий стучал теперь еще настойчивее, сильнее.
— Кто там? — из комнаты раздался голос. Он почувствовал страх.
— Параська! Откройте, это я, — подхорунжий говорил в щель между дверным косяком и дверью.
— Не знаю. Кто ты? Чего хочешь? — Голос женщины дрожал от страха: стояла глухая ночь.
— Я к Тарасевичам. Отвори, не бойся. Параська!
Наступила тишина. Немного погодя дверь заскрипела и показалась растрепанная голова Параськи. Ее глаза уставились на фигуру мужчины.
— А, это… — прошептала она.
— Узнала?
— Пожалуйста, в избу… — шепнула Параська.
— Нет времени. Скажи, куда подевались Тарасевичи? В сторожке нет никого. Где они? — спрашивал он нетерпеливо.
Параська молчала. Она прислонилась к дверному косяку. Дверь, высвободившись из ее руки, тихо скрипнула заржавленными петлями, за ней показалось темное нутро комнатенки.
— Почему молчишь? Что здесь произошло?
Подхорунжий услышал отрывистое рыдание и почувствовал покалывание в сердце. Потряс женщину за плечо.
— Скажи же наконец!
— Боюсь, боюсь, — шептала Параська. — Они придут, убьют и меня… Это страшные люди…
— Кто они? Говори! Когда здесь были? — продолжал тормошить ее за плечо подхорунжий.
— В прошлом месяце… Может, раньше. Вечером пришло их несколько и начали бить…
— Тарасовича? Но почему?
— Кричали, что он помогает полякам и Советам, что женился на польке… Тогда он ударил одного… Господи, — рыдала Параська.
— А Оленька и мать? Говори, прошу тебя…
— Их тоже, как и отца… Мне велели смотреть на все. «Расскажешь, как мы поступаем с изменниками…» — Параська вся дрожала.
Подхорунжий молчал, чувствовал только глухие удары в висках. Мягко гладил костлявое и хрупкое плечо старушки.
— Успокойся, Параська… Значит, это были…
— Не знаю. Я старая… Велели только говорить, что так будет с каждым. Боже, как это страшно! И таких хороших людей, — всхлипывала она.