– «Как детей строгать – он первый. А как жениться – нет его». Нет его… Нет его… Нет его…
– Пройдите это еще раз, пожалуйста.
– Нет его… Его не-ет!
Встречи Маринки и Игореши в бревенчатом доме на окраине города, который солдаты снимали у столетнего деда для любовных свиданий и хранения «гражданских» вещей (чтобы было в чем прогуляться по городу, не опасаясь бдительных патрулей), продолжались всю зиму и начало весны. На последние копейки девушка покупала на рынке еду, чтобы накормить своего любимого. Ведь он вечно голодный, а ему учиться надо, ему нужны витамины. Вон он какой худенький. Студенты все такие бедные, несчастные… Она бы на всех наготовила, настряпала, ей не жалко. Только Игореша отчего-то не знакомит ее со своими друзьями. Может, стыдится?
К весне Маринке уже совсем стало невмоготу. После общежитских казенных стен и вороватых свиданий захотелось ей семейного размеренного быта. Чтобы никого рядом: только они – и их маленький. Их сынок или доченька…
– А жить-то где? – тоскливо отвечал Игорек на ее упреки, старательно отводя унылый взгляд. Он лежал на жестком топчане, заложив руку за голову и задрав к потолку острый подбородок.
– Да хоть здесь! – Маринка обвела руками пропахшие мышами хоромы. – Приятель твой все равно тут не живет, а я здесь все вымою, вычищу, абажур из бумаги сделаю… Я ведь уже и матери сказала, что мы приедем…
– Некогда мне! – раздраженно нахмурился Игореша. – Сама пойми, экзамены на носу. Зверяев звереет не по дням, а по часам. Постоянно придирается, зачеты вне очереди назначает…
– Бедненький, – вздыхала Маринка, прижимая к высокому лбу будущего мужа прохладную ладонь.
Только бы до мая дотянуть, тосковал Игореша, до дембеля… Домой ему хотелось – жуть! С товарищами старыми погулять, на работу зайти, на свою автобазу, с мужиками потрепаться…
Но весной Маринка все же уговорила его съездить в Мурмыш.
Все было так, как мечталось длинными зимними вечерами. Они шли по улице под руку (Игореша с тоской оглядывался по сторонам, чувствуя полную невозможность сбежать, едва волочил ноги, точно его вели на эшафот), бабки смотрели им вслед, тихо переговариваясь:
– Кто ж это такая?
– Маринка, Веркина дочь.
– А с кем это она?
– С мужем никак. Говорили, замуж в Самаре вышла.
– А кто он?
– С галстуком на шее – значит, студент.
Проехал на ржавом велосипеде дядя Гриша, почтальон, от любопытства аж вывихивая шею, – Маринка поздоровалась с ним степенным наклоном головы. Не как сопливая девчонка, а как женщина, будущая мать. Мальчишки гурьбой промчались по дороге с воплями «Жених и невеста, тили-тили тесто», их крики заменяли в Мурмыше торжественный марш Мендельсона. Местные псы-брехуны даже забыли лаять, взволнованные важностью и торжественностью момента.
– Идут, идут! – Валька метнулся к крыльцу, сшиб по дороге валявшийся без дела ящик и заныл, прыгая на одной ноге.
Удивленно просвистел тепловоз-кукушка, пыхтевший по направлению к депо. Показался родной барак – перекошенный на одну сторону, приветливо сиявший открытыми нараспашку по случаю майской теплыни окнами.
Верка появилась в дверях взволнованная, важная, с ярко накрашенными фиолетовым губами. Она была в своих лучших ящерично-зеленых лосинах и серой кофте с розовыми аляповатыми цветами.
– Проходите, гости дорогие, проходите! Заждались уж…
Гости прошли в дом, расселись по стульям. Игореша уставился на календарь с Вероникой Кастро на стене, прямо посреди синего моря, брызжущего пеной (фотообои уже порядком поистрепались, выцвели, местами отстали от стен), и испуганно затих.
А Маринка отправилась на кухню помогать матери. Обещались подойти еще гости: Лариска с новым хахалем (уже шесть лет, как новый), дядя Гриша, друг покойного отчима, двоюродная тетка по матери и другие…
– А Расул будет? – спросила Маринка, строгая морковку для подливы.
– Чтоб не слышала я больше этого имени в своем доме! – патетически воскликнула мать. – Сволочь, паскудник! Сколько лет я на него угробила, могла бы приличного мужика себе найти…
Оказалось, мать опять поссорилась с Расу-лом. И опять на почве прописки. Расул хотел, чтобы она его прописала в бараке, а мать требовала у него сначала денег на починку колонки и вообще любви. Расул заупрямился, а потом совсем разругался с Веркой и швырнул ей в лицо, что не нужен ему на фиг ее паршивый барак, потому что он собирается строить дом и уже даже роет фундамент под особняк. Огромный дом, восемь на десять, пятистенок!
– Небось видела котлован, как от станции шла? Прямо рядом с цыганским домом. Ну, пусть строит, пусть! – угрожающе произнесла мать. – Он построит, а я подпалю его!
От этих слов пахнуло на Маринку таким родным мурмышским духом, что даже затошнило. Она пополам согнулась над раковиной.
Матери не нужно было объяснять, что все это значило.
– Ну вот, – развела она руками, – не успели расписаться, а уже детей настрогали… Ну хоть не в подоле принесла… И на том спасибочки!
Она выспросила у дочки, когда срок, и подозрительно прищурила заплывшие глаза с недоверчивой рыжинкой.
– А вы точно расписались?
– Да, – соврала ослабевшая от дурноты Маринка. – На той неделе еще.
– Нет, точно расписались? – не поверила мать.
– Да что тебе, паспорт показать? – чуть ли не впервые в жизни повысила голос дочка.
И поплыли из кухни в комнату роскошные блюда на вытянутых руках – холодец из петуха в оранжевом узорочье моркови (петух все равно был такой старый, что его нужно было прирезать хотя бы из милосердия), окорочка заморские, картошка прошлогодняя с соленым укропом и конечно же водка…