Мой отец тоже был повышен из рядовых в штаб-сержанты, тоже высадился на Юта-бич — правда, в день «D», 6 июля 1944 года, а не в сентябре; тоже ни разу не выбывал из строя и находился либо на линии фронта, либо около нее вместе с Двенадцатым пехотным полком Четвертой дивизии, от дня «D» до Дня Победы, от берега Юты до Шербура, от сражения на Перегороженном поле и кровавой битвы при Мортене до Гюртгенского леса в Люксембурге и битвы за Вал. Ему тоже везло. Двенадцатый пехотный высадился в день «D» в составе 155 офицеров и 2 925 рядовых. К 30 июня, менее чем за месяц, в боях от Юта-бич до Шербура общее число потерь составило среди офицеров 118, или 76 процентов, а среди рядовых — 1 832, или 63 процента.
«День перед прощанием» был опубликован 15 июля, но автор рассказа никак не мог об этом узнать, по крайней мере, до 17-го, когда он и другие солдаты из Двенадцатого пехотного сделали остановку неподалеку от Довиля, где впервые помылись и сменили одежду с самого своего отплытия из Англии 5 июня. В тот день, когда рассказ вышел в свет, эти солдаты участвовали в одном особенно тяжелом бою на местности ярдах в шестистах от Сентене, которая была вся перегорожена живыми изгородями. Двенадцатый пехотный только что вышел из рукопашной, освободив город Шербур, дом за домом, улица за улицей, оставив позади неубранные трупы. И теперь они с трудом продвигались с одного крохотного поля на другое, и каждое из этих полей окружала плотная, почти непроходимая изгородь (командование американской армии не предусмотрело такой особенности местного рельефа: танки здесь были практически бесполезны); изгороди служили прекрасным укрытием немецкому бронетанковому дивизиону и полку парашютистов. Каждое поле стоило ужасающих человеческих жертв. Часто за день удавалось пробиться лишь на несколько сотен ярдов. Полковник Джерден Ф. Джонсон из Двенадцатого пехотного писал: «Резня была ужасная… Наутро понадобилось три грузовика вместимостью в две с половиной тонны, чтобы вывезти трупы немцев».
После короткого отдыха, душа и перегруппировки возле Довиля солдаты Двенадцатого пехотного, рассказывает полковник Джонсон, «выбрались из щелей и окопов, чтобы увидеть одну из самых великих драм этой войны, развернувшуюся в небе к западу от Сен-Ло». Три эшелона бомбардировщиков — 350 самолетов в первом эшелоне, 350 во втором и 1 300 в третьем — «насколько было видно глазу… покрывали сплошным ковром из несущих смерть бомб охваченные ужасом немецкие части, методично поражая каждое поле, каждую изгородь… Весь этот ад, начавшись внезапно, так же внезапно и кончился, и вслед за тем наступила зловещая тишина». Трупов оказалось куда больше, чем могли увезти грузовики, и они остались лежать неубранными. Вся Четвертая пехотная дивизия (в состав которой входил Двенадцатый пехотный полк) начала ночной марш-бросок по узкой дороге, забитой танками, транспортерами и мертвыми телами. Прорыв осуществился, нужно было срочно закрепить успех. Дорога, по которой двигались войска, привела в болото. Офицеры разведки сделали вылазку и обнаружили другой пупь. Они направились к Мортену: генерал Брэдли говорил, что приказ начать это сражение явился для него самым ответственным решением за всю войну.
Битва при «кровавом Мортене» длилась полтора дня, и за это время Двенадцатый пехотный потерял 1 150 человек, тем самым потери за июнь, июль и первые недели августа составили 4 034 человека, то есть 125 процентов от первоначальной численности полка в 3 080 человек. Ужасно. Те немногие, кто выжил, навсегда получили травму — как телесную, так и душевную.
Помню, мне было лет семь, когда мы с отцом долго, наверное целую вечность, стояли и рассеянно смотрели на мускулистые спины местных ребят, плотников, которых наняли сделать пристройку к нашему дому. Они сняли майки, их молодые, сильные, полные жизни тела блестели на летнем солнце. Наконец папа пришел в себя и заговорил со мной — или, может быть, просто высказал вслух свои мысли, ни к кому конкретно не обращаясь. «Такие рослые, сильные парни, — он покачал головой, — всегда шли впереди, и их убивали первыми, цепь за цепью, волна за волной», — он протянул руку, вывернул ладонь и прочертил в воздухе несколько таких воли, крутых, извилистых линий, словно отталкивая их от себя.
23 августа боевая группировка Двенадцатого полка начала 165-мильный марш к Парижу. Продвигались медленно: грузовики скользили на скверных, раскисших от дождей дорогах, сползали в кюветы; автоколонна должна была останавливаться каждые три часа, чтобы подтянулись продрогшие, вымокшие до нитки солдаты. 25 августа вошли в Париж. То было первое большое подразделение американских войск, которое заняло большой город. Парижане неистовствовали. Однажды, рассказывал отец, он и его напарник по «джипу» Джон Кинан арестовали какого-то человека по подозрению в коллаборационизме: в толпе его опознали, вырвали из их рук и тут же забили до смерти. Отец, говорил, что этих людей ничем нельзя было остановить — разве что расстрелять всю толпу.