Тусклая действительность их бегства вступала в резкий контраст со сверкающей мечтой Симора о «святом, священном дне». Накануне бегства с невестой герой отца, Симор Гласс, записал в своем дневнике:
«Я ей звонил главным образом, чтобы упросить, умолить ее просто уехать со мной вдвоем и где-нибудь обвенчаться. Слишком я взвинчен, чтобы быть на людях. Мне кажется, что сейчас — мое второе рождение. Святой, священный день…Весь день читал отрывки из Веданты. «Врачующиеся должны служить друг другу. Поднимать, поддерживать, учить, укреплять друг друга, но более всего служить друг другу. Воспитывать детей честно, любовно и бережно… Как это изумительно, как разумно, как трудно и прекрасно и поэтому правдиво. Впервые в жизни испытываю радость ответственности»[103].
Однако в свой медовый месяц Симор в гостиничном номере садится на кровать, где спит его молодая жена Мюриэл, берет пистолет и стреляет себе в висок — так это описано в рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка», созданном около 1947 года. Пассаж о «святом, священном дне» из «Выше стропила, плотники» отец написал около 1955 года. Он исчез из жизни Клэр в 1953 году и тогда написал «Тедди», оду отрешению от всякой земной любви, особенно плотской; а потом, меньше чем через два года, в 1955-м, просит Клэр выйти за него замуж. Что произошло? Был ли то импульсивный порыв, очередной акт драматического контраста между блаженством ухаживания и выстрелом в висок, привлечением и отторжением, любовью и отказом от любви, минутой, когда даришь цветы, и минутой, когда бросаешь камни?[104]
И я решила, что его уходы и появления, его отношения с Клэр до женитьбы были частью этой его личной драмы, нот конфликта. Но потом из разговоров с матерью я пыж пила, что к их браку привело некое событие совершенно иной природы: отец нашел нового гуру, в чьем учении вроде бы сглаживалось противоречие между земной любовью и небесной отрешенностью. Согласно проповеди этого гуру, Шри Парамахансы Йогананды, «женщина» — такой же, как и «злато», страшный враг просветления и кармического продвижения — могла преобразиться из мешка с «мокротами, грязью, слизью и нечистотами», о котором говорил Рамакришна, в нечто потенциально священное. За все то послевоенное время, когда отец предавался изучению религий, брак впервые представал чем-то потенциально возвышенным, а не изначально принижающим; Ева и змей уже не сплетались воедино.
Еще до свадьбы, осенними и зимними вечерами, Джерри и Клэр читали не отрывки из Веданты, как то делал Симор перед своей женитьбой, а книгу Парамахансы Йогананды «Автобиография йога». Мать рассказывала, что в то время их больше всего привлекали истории о Лахири Махасайе, гуру Йогананды, который жил с 1828 по 1895 год. О Лахири Махасайе говорится, что он был избран богом, дабы привести на путь йоги, ранее предназначенный лишь для хранящих чистоту и отрекшихся от мира, тех, кто желает просветления, но «нагружен» семейными тяготами, или «бременем мирским». Он утверждал, что даже самые высокие достижения йоги доступны для таких женатых мужчин.
Недавно мать прислала мне книгу вместе с запиской, где значилось: «не надо тебе продираться сквозь весь текст, посмотри в указателе о Лахири Махасайе и домохозяевах». Мать написала, что там есть «прелестные места» о Лахири Махасайе и его жене, об их обязанностях как «домохозяев» — то есть, людей семейных, с детьми, не монахов или монашек.
Мать вспоминает, как она «была полна радости оттого, что нашла путь», религию, утверждавшую, в противовес католицизму, в котором ее воспитывали, и который устанавливал иерархию, основанную на господстве мужчин, или в отличие от Веданты и центра Вивскананды, где холостые мужчины ставились выше женатых, что «и женщины на что-то способны». Она вспоминает, что книга Парамахансы Иогананды раскрепощала. Читая книгу, я не уставала поражаться: неужели мы с ней читали одно и то же? Особенно сильно я это почувствовала, когда дошла до разговора Йогананды с вдовой Лахири Махасайи, «Священной Матерью, или Каши Муни», как она названа в книге. Каши Муни рассказывает Йогананде, как она много лет назад постигла «божественную» сущность своего мужа. В спальне ей предстало видение: муж парил в воздухе в позе лотоса, и его окружали ангелы, которые поклонялись ему. Когда святой опустился на пол, женщина бросилась к его ногам и умоляла простить за то, что она так долго думала о нем, как о супруге.
104
Я уже упоминала, что Симор ребенком бросил камень в девочку, которая сидела на солнце, и нанес ей серьезные повреждения: так раскроил лоб, что понадобилось накладывать швы. В рассказе все в семье сразу же поняли: это случилось «потому, что она казалась такой хорошенькой», когда сидела на солнце. Я этого не понимаю, но для семейства Глассов и для писателя, создавшего их всех, данный акт вполне вразумителен и имеет почти религиозное значение. Как-то приблизиться к его пониманию я смогла, понаблюдав за своим сыном. Мы прошли через период ужасного раздвоения, когда он то ласкал меня и нежно ко мне прижимался, то вдруг начинал меня бить или чем-то в меня бросать. Это было даже жутко: он вел себя так, когда мы нежно ворковали вдвоем, вовсе не в припадке ярости. Мы предположили, что порой эти отношения (Мама и Я) становятся для него слишком насыщенными, он чувствует, что тонет в них, что я и его любовь ко мне вот-вот засосут его, как в трясину. Его, конечно, наказывали, если он делал это, но и я старалась ему помочь: немного отстранялась, что-нибудь говорила, на время передавала папе часть родительских прав — до тех пор, пока малыш не обретал душевного равновесия. И я снова вспоминаю слова тети: «Они всегда были вдвоем: Санни и мама, мама и Санни. А папу… не признавали, не допускали, хотя он этого и не заслужил». Я знаю одно: мужчина, который слишком близок со своей матерью и не может как следует отделиться от нее, находится в такой же опасности, как и тот, который ненавидит свою мать и не в состоянии сблизиться с женщиной. Важно найти разумную середину, вовремя провести границу.