Захватив планшет, Константин направился на капе. Неподалеку в окружении толпы стоял Щербаков. Никто не бросился по обычаю к подошедшему Усенко. Все молчали, всматривались в густеющие сумерки, к чему-то прислушивались.
— Товарищ капитан! — громко начал доклад летчик. На него зашикали:
— Тише ты! Тише!
Почувствовав неладное, Константин дернул друга за руку.
— Что такое, Саша?
Устименко отвел глаза в сторону:
— Шакуры нет.
— Как нет? Он же с Гаркушенко улетел раньше нас.
— Гаркушенко вернулся один.
— Может, ушел на базу? — высказал слабую надежду летчик, сразу вспомнив о своем предчувствии, и ужаснулся.
Так и не дождались летчики заместителя командира эскадрильи лейтенанта Шакуры. Вместе с ним не вернулся с моря и старший лейтенант Диговцев. То была первая тяжелая потеря 13-го авиаполка на Севере.
Гибель боевых товарищей и командиров угнетающе подействовала на летчиков и техников полка. Все ходили замкнутые, мрачные, а Константин Усенко от горя не находил себе места. В поисках уединения он забрел в тундру и там, забившись между замшелых камней, предался горестным воспоминаниям. Перед ним неотступно, как живой, стоял образ начальника, друга Григория Диговцева.
Диговцев был всего на три года старше Константина, но эскадрильей руководил с 1940 года. Это он встречал прибывших из училища молодых летчиков, с ним они познали первые радости и огорчения, чувствовали его твердую руку и дружеское участие в трудную минуту. Диговцев взыскивал строго, но на него никто не обижался: начштаба эскадрильи обладал редким даром справедливости, любимчиков не водил и терпеть не мог подхалимов. В то же время он умел поддержать у подчиненных служебное рвение; в нем все видели не только начальника, но и боевого друга, умелого советчика и стойкого бойца.
Усенко вспомнил пережитую им душевную травму в марте 1941 года, когда во время учебной воздушной разведки он с Гилимом из-за плохой маскировки наших войск вскрыл их дислокацию на всем «белостокском выступе». Эти секретнейшие данные молодые летчики не рискнули записать в донесение для сбрасывания вымпелом, а бывший начальник штаба полка расценил это как невыполнение задания. Тогда только Диговцев оправдал действия экипажа и взял его под защиту. Летчиков не наказали.
Потом на долю авиаполка выпали тяжкие испытания: началась война, и полк подвергся внезапным вражеским ударам. Диговцев провожал экипаж Усенко в первый боевой вылет на разведку; позже, когда полк остался без самолетов и летчики зашагали по дорогам отступления, адъютант шел рядом, отказываясь сесть в автомашину для начальства.
…Вспомнился последний июльский день 1941-го, когда восемь Пе-2 во главе с капитаном Челышевым летали бомбить железнодорожный узел Ярцево. При возвращении домой на отставший экипаж Устименко напали два «мессершмитта», положение его стало катастрофическим. Тогда Константин самовольно вышел из строя и бросился на помощь другу, спас его. Но на земле Челышев обвинил Усенко в невыполнении приказа и угрожал трибуналом. Диговцев, тоже летавший на задание, смело взял на себя все последствия, заявив, что пилот выполнил его, адъютанта, приказ. Вмешался капитан Богомолов и прекратил «дело».
…В один из августовских дней в районе Вязьмы экипаж сделал три боевых вылета и так устал, что в бессилии свалился прямо под самолетом. Но потребовалось вылететь еще раз. И они полетели, нашли немецкую мотоколонну, разгромили ее. А потом на отходе в одиночку держали бой с четверкой «мессершмиттов». Как ни вертелся, как ни маневрировал Константин, гитлеровцы подожгли самолет и ранили бомбардира. Диговцев сбил самого назойливого «мессера», отогнал остальных, но прыгать из горящей машины отказался, остался с пилотом до конца, помогал ему советами сбить пламя и довести разбитый Пе-2 до ближайшего аэродрома. В ушах летчика и сейчас звучал резковатый голос адъютанта: «Тяни, Костя! Тяни! Осталось всего двадцать километров…»
Много смертей успел повидать на своем коротком веку летчик Усенко, и всякий раз ему казалось, что товарищи погибали только потому, что что-то было недоучтено, недоделано, что жертв можно было бы избежать. Так и в гибели экипажа Шакуры. На память пришли слова майора Жатькова, сказанные им в день знакомства: «Энск можно назвать аэродромом только при бойкой фантазии». Не в этом ли крылась главная причина потери Шакуры и Диговцева?
Действительно, аэродром находился в очень неудобном и малопригодном месте, не был оборудован. Высокий берег Кольского полуострова не имел навигационного ограждения. В плохую погоду он часто прикрывался туманами и низкими облаками. Экипаж, летящий над водой со стороны моря, не имел никакой возможности заметить опасность своевременно.
Но, с другой стороны, чтобы надежно прикрыть с воздуха корабли в советской операционной зоне, требовалось увеличить радиус действия истребителей. Тогда-то и нашли удобную площадку. И она свою роль сыграла! Конечно, Энск не был рассчитан на длительное базирование, но обстановка заставила пользоваться им часто, почти постоянно. Не будь войны и врагов, кто бы посадил сюда летчиков, посылал их в такую погоду? Диговцев и Шакура пали смертью героев при выполнении боевого задания. Из-за фашистов! Это они и только они виноваты в гибели летчиков!
В глухой тундре под ковшом Большой Медведицы Константин Усенко поклялся отомстить проклятым врагам…
…Позже выяснилось: пара Пе-3 Гаркушенко летала под кромкой низких облаков северо-западнее конвоя на расстоянии видимости кораблей эскорта. Шакура держался от ведущего сзади в трехстах метрах, когда прямо над ним из облаков вынырнул двухмоторный «Хейнкель-111 К». Увидев истребителей, немец рванулся в облака, но его уже обнаружил Диговцев и полоснул очередью из крупнокалиберного пулемета. Правый мотор гитлеровца задымил, разведчик сбавил скорость, но упорно тянул к облакам, хвостовой стрелок вел по Шакуре непрерывный огонь.
Обнаружение немцами QР-14 последнему грозило немалыми бедами. Разведчика следовало уничтожить. Это поняли Шакура с Диговцевым. Круто развернувшись, они устремились в новую атаку. Пушечная очередь «Петлякова» настигла фашиста, и тот, разматывая в воздухе широкий шлейф черного дыма, рухнул в воды Баренцева моря.
Был поврежден и самолет Шакуры, но летчики не прекратили выполнение задания. Уже на обратном маршруте они отстали от ведущего и пропали из поля его зрения. Тщетно экипаж Гаркушенко возвращался, кружил над морем: найти исчезнувших или их следы не удалось. Наступала темнота, и Гаркушенко вынужден был прекратить безрезультатные поиски.
В предполагаемый квадрат падения самолета выходили сторожевые корабли. Но и они вернулись ни с чем…
За ночь конвой QР-14 прошел район острова Колгуев. Опасность вражеского обнаружения и нападения на него не уменьшалась: барражировавшие «Петляковы» отогнали еще одного фашистского разведчика. Он летал на малой высоте, и потому теплилась надежда, что кораблей не увидел.
Погода продолжала оставаться сложной. Правда, высота нижней кромки облаков приподнялась до трехсот метров, а видимость увеличилась до четырех километров. С севера дул сильный ветер. Море пенилось, над ним удерживалась дымка. Усенко с Лопатиным в паре с ведомым Костюком ходили над морем, охраняя дымящийся в стороне QР-14. Воздушная обстановка была спокойной: гитлеровцы в районе не показывались, но настроение у Константина было мрачным. Он плохо спал — гибель друга острой болью отозвалась в сердце. С тихой яростью летчик вел наблюдение за воздухом, втайне надеясь на встречу с врагом и радуясь тому, что сегодня является ведущим и ему не придется, как недавно, оставлять в покое недобитого фашиста, чтобы прикрыть командира. Только бы встретиться!
Пе-3 летали под облаками, опускались почти до воды и вновь поднимались, обгоняя конвой, и возвращались обратно. Время шло, а противника все не было. Константин мрачнел, но самообладания не терял.
— Пришла смена! — показал Лопатин на появившуюся в квадрате пару «Петляковых» и вздохнул: адъютант сегодня тоже переживал, был неразговорчив. — Что ж! Надо уходить, Костя.