Прошло 25 лет, и в самом начале XIX в. имя ссыльного Шванвича вновь появилось на бумагах столичных канцелярий. В марте 1801 г. на престол вступил Александр I, начался период некоторых преобразований государственного управления. Была упразднена Тайная экспедиция Сената. Для пересмотра участи лиц, осужденных по решениям Тайной экспедиции, в 1801 г. была создана Комиссия по пересмотру прежних уголовных дел, начавшая свою деятельность со сбора ведомостей о каторжных, ссыльных, тюремных и монастырских арестантах. В ведомости, присланной в комиссию из Сибирской губерний, значились находившиеся в Туруханске ссыльные, А среди них Михаил Шванвич вместе с двумя другими пугачевцами — яицким казаком Семеном Толкачевым и сибирским крестьянином Степаном Арзамасцевым{84}. По поводу всех ссыльных пугачевцев комиссия 18 апреля 1802 г. подала Александру I доклад, высказав мнение о желательности оставить этих ссыльных в прежнем положении, без какого-либо облегчения участи. Согласившись с мнением комиссии, Александр I утвердил доклад, распорядившись: «Быть по сему»{85}. «Либеральный» Курс правления Александра I не коснулся судьбы ссыльных пугачевцев. В ноябре 1802 г. Михаил Шванвич скончался и был погребен в Туруханске{86}.
Следственное дело по процессу Пугачева, содержащее показания о пребывании Шванвича в лагере повстанцев, находилось в 1830-х годах на секретном хранении, а потому Пушкин и не мог получить доступа к этому делу: «…к сожалению я его не читал, не смев его распечатать без высочайшего на то соизволения», — писал поэт в «Замечаниях о бунте» (IX, 374). Этой полупросьбой, обращенной к Николаю I, Пушкин пытался получить доступ к засекреченным документам. Не знал Пушкин и об архивных документах, касающихся сибирской ссылки Шванвича. Но тем не менее отдельные биографические данные о Шванвиче попали в 1834–1836 гг. к Пушкину. Работая в конце 1834 г. над текстом «Замечаний о бунте»{87}, он вносит в него новый рассказ об Александре Мартыновиче Шванвиче и его сыне Михаиле, рассказ, записанный со слов какого-то петербургского знакомого, возможно, со слов того же Н. Свечина, а может быть и других лиц, знавших родных племянников Михаила Шванвича, отставных гвардейских офицеров Дмитрия Николаевича и Сергея Николаевича Шванвичей, живших в то время в Петербурге{88}. Рассказ посвящен преимущественно похождениям Александра Мартыновича Шванвича, его столкновениям в молодые годы с Алексеем Григорьевичем Орловым. Что же касается Михаила Шванвича, о нем сообщается, что он, находясь «в команде Чернышева[20], имел малодушие пристать, к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. Г[раф] А. Орлов выпросил у государыни смягчение приговора[21]» (IX, 479–480). В октябре 1835 г. Пушкин получил из Московского главного архива Министерства иностранных дел рукописи «Пугачевского» портфеля академика Г.-Ф. Миллера, а среди них записки оренбургского священника И. С. Полянского «История о происхождении самозванца Пугачева»{89}. В записках сообщалось, что захваченный в плен повстанцами подпоручик Шванвич верно служил Пугачеву, «так что не только русские, но и немецкие в Оренбург присылал на Емелькино имя с большим титулом письма и манифесты» (IX, 594). И, наконец, в 1836 г. в руки Пушкина попали записки современника Крестьянской войны полковника М. Н. Пекарского{90}, где наряду с достоверным известием о службе Шванвича «письмоводителем» у Пугачева сообщались явно вымышленные известия о том, что Шванвич будто бы сделал донос на пленных офицеров, которые «согласились, найдя удобный случай, Пугачева убить», за что доносчик и был произведен в полковники, а потом, когда Шванвич добровольно явился в Оренбург, солдаты изобличили его в преступлении, за что он и был «сослан в каторжную работу» (IX, 606), чего, как известно, в действительности не было.
Собранные Пушкиным биографические данные о Михаиле Шванвиче и других офицерах, сотрудничавших с Пугачевым (капитан И. Башарин, подпоручик Ф. Минеев и др.), послужили реальным историческим материалом для создания образов героев «Капитанской дочки» — поручика Алексея Швабрина и прапорщика Петра Гринева.
Разбирая архивные бумаги Секретной экспедиции Военной коллегии, Пушкин натолкнулся на любопытный документ — бранное послание пугачевцев в осажденный Оренбург, адресованное губернатору Рейнсдорпу{91}. Этот документ стал композиционной основой рассказа, помещенного Пушкиным среди примечаний к четвертой главе «Истории Пугачева» (IX, 103–104).
…Шел февраль 1774 г., пятый месяц оренбургской осады, в блокированном пугачевцами городе наступил голод. Войска генерал-аншефа А. Й. Бибикова, посланные к Оренбургу, медленно продвигались вперед, преодолевая упорное сопротивление авангардных отрядов пугачевцев. Рейнсдорп «ежечасно ожидал прибытия нового войска, и не получал о нем никакого известия, будучи отрезан отовсюду, кроме Сибири и киргиз-кайсацких степей. Для поимки языка высылал он иногда до тысячи человек, и то нередко без успеха» — так обрисовал Пушкин обстановку, сложившуюся в осажденном Оренбурге, а далее поведал об одной «военной хитрости» Рейнсдорпа: «…вздумал он, по совету Тимашева, расставить капканы около вала, и как волков ловить мятежников, разъезжающих ночью близ города. Сами осажденные смеялись над сею военною хитростию, хотя им было не до смеха» (IX, 36). Последний текст опирается на показания очевидца оренбургской осады поэта И. А. Крылова, рассказ которого Пушкин записал в апреле 1833 г. (IX, 492).
Однако основным источником при описании этого происшествия послужила «Хроника» П. И. Рычкова, опубликованная Пушкиным в приложениях к «Истории Пугачева». «По совету г. советника Тимашева, для поимки злодеев поставлено сего числа (12 февраля 1774 г. — Р. О.) за городом в разных местах 27 капканов (машинки железные, коими в здешней стороне обыкновенно ловят волков, лисиц, бобров и других зверей), в том намерении, чтобы выехав за город яицким казакам заманить злодеев на сие место, и когда оным инструментом под кем из них уязвлена и подшиблена будет лошадь, чтоб, наскакав, подхватить его было удобнее. Сия выдумка хотя и казалась некоторым нужною и полезною, однако не только никакой пользы и успеха от того не произошло, по и оные капканы, как после слышно было, кроме немногих, неведомыми людьми раскрадены, а злодеи, узнав, прямо делали разные о сей выдумке насмешки».
Рассказывая о дальнейшем развитии событий, Пушкин писал: «Рейнсдорп, потеряв надежду победить Пугачева силой оружия, пустился в полемику не весьма приличную. В ответ на дерзкие увещания самозванца, он послал ему письмо, со следующею надписью: Преоущему злодею и от бога отступившему человеку, сатанину внуку, Емельке Пугачеву» (IX, 103–104). О письме-увещевании Рейнсдорпа от 7 февраля 1774 г. Пушкин знал из словаря Д. Н. Бантыша-Каменского{92}, а его подлинник он нашел среди документов четвертой книги Секретной экспедиции Военной коллегии{93}. Сохранился сделанный им краткий конспект этого документа: «Рейнсдорпа Увещание. Придите в раскаяние, посылаются вам 2 манифеста, один на русск[ом], другой на башк[ирском]. Вы можете получить снисхождение понеже продерзость ваша приписана быть может невежеству вашему — погибель ожидает вас как в сем, тако и в будущем свете, ибо не думайте угонзнуть[22] от праведного и проч. Декабря[23] 7. 1774» (IX, 454).
20
Фактическая неточность. В действительности Шванвич был взят в плен повстанцами 6 ноября 1773 г., а карательная команда полковника П, М. Чернышева попала в плен неделю спустя, 13 ноября.
21
Никаких документов, свидетельствующих о заступничестве А. Г. Орлова за М. А. Шванвича, не имеется. К тому же во время следствия и суда над Шванвичем Орлова не было в России, он находился в командировке в Италии, откуда возвратился лишь в феврале 1775 г.