Густой туман не мешал Каблукову ориентироваться. По приметам, там и сям разбросанным вдоль дозорной тропы, он легко определял, где находится. Вот каменистое ложе канавки, промытой весенними дождями, — значит, пройдено уже более трети пути. Через пятьдесят шагов должен быть пенек старого дуба. Да, так и есть, вот он. Через семь минут зачернеет сквозь толщу тумана голый ствол дуба, разбитого молнией, потом появится разрушенный домик бакенщика.
Последний наряд. Последний дозор в почти трехлетней пограничной жизни Каблукова. Там, дома, не будет нарядов и ночных тревог, не вспыхнет сигнальная ракета. Дома он может спокойно спать с вечера до утра. Может, но кто знает, заснет ли? Не раз и не два, наверно, вспомнит со щемящей болью в сердце и эту туманную ночь, и эти Карпатские горы, веселого Смолярчука, начальника заставы, друзей и товарищей, всю неповторимую свою пограничную жизнь. Каблуков усмехнулся, сообразив, что он, еще не став человеком штатским, еще не сняв обмундирования, еще не покинув границу, уже теперь, опережая время, тоскует по границе.
Снизу, со стороны Тиссы, послышался какой-то новый звук, до сих пор не улавливаемый Каблуковым. Ефрейтор сейчас же остановился, прислушиваясь. Да, он не ошибся: там, на берегу реки, беспокойно загалдела стая галок. Что встревожило их?
Каблуков резко подергал веревку. Прерывисто дыша, на цыпочках подбежал Степанов.
— Слышишь? — спросил ефрейтор.
Степанов приставил ладонь к левому уху.
— Галки. Кажется, на той стороне, в Венгрии, — неуверенно, шопотом ответил он.
— Ближе. На нашем берегу. — И ефрейтор опять замер, слушая ночь. — Проверим! — решительно сказал он, увлекая за собой Степанова.
Не доходя метров тридцати до того места, где, по расчетам Каблукова, кричали галки, он залег и перестал дышать. Ждал пять… десять… двадцать минут.
Из седой тьмы ночи доносился сдержанный говор Тиссы, хруст щебенки под тяжелыми, коваными сапогами путевого обходчика. И ничего больше, ни одного звука, вызывающего сомнение.
…Узкая полоска земли разделяла сейчас нарушителей и пограничников. Не видя друг друга и не слыша, лежали они на противоположных сторонах служебной полосы. Если бы Кларк или Граб попытались сейчас продвинуться вперед хотя бы на один метр, Каблуков немедленно услышал бы самое осторожное движение и в нужный момент вырос бы у них на дороге. Но Кларк и Граб не двигались, не пошевелили и пальцем. Они знали, что наряд проверяет полосу, они засекли его на правом фланге, но потом наряд неожиданно исчез. Вполне возможно, что сейчас он совсем рядом.
Кларк ждал.
Ждал и Каблуков. Но он поднялся с земли как раз в то мгновение, когда это собирался сделать и Кларк, затаившийся за корягой.
Вслед за ефрейтором поднялся и Степанов. Молодой пограничник, всем существом своим устремленный на то, чтобы обнаружить, задержать, схватить нарушителя границы, не подозревал, как он был близок от цели.
Каблуков включил фонарь и не спеша двинулся вперед, тщательно осматривая взрыхленную землю. Все в порядке, никаких следов. А галки? Что их все-таки встревожило? Смолярчук и Витязь? Нет, сейчас они должны быть в другой стороне. Может быть, и в самом деле галчиная возня донеслась с той стороны Тиссы? Наверное. В такой туман легко ошибиться.
Успокоив себя, Каблуков повеселел, и ему опять захотелось быть великодушным. Он остановился и, перебирая руками по туго натянутой веревке, подождал, пока приблизится Степанов.
— Ну, слухач, поработал ушами? — спросил он, наклоняясь к младшему наряда. — Теперь надо поработать и глазами. Бери вот фонарь, шагай за головного.
Степанов крепко сжал фонарь и направился вдоль границы к левому флангу участка. Он был счастлив, что ефрейтор доверил ему осмотр служебной полосы. Нет, он не просто осматривал ее — он ее исследовал.
Следы врага часто бывают настолько искусны, что даже опытный пограничник становится в тупик: нарушители заметают их вениками, пучком травы, заделывают граблями. Особо ловкие, натренированные нарушители пытаются преодолеть следовую полосу на специально сконструированных ходулях или с помощью длинного шеста, прыжками. В надежде не оставить следов своих ног шпионы и диверсанты покрывают взрыхленную почву травяными дорожками, ковриками, досками, бревнами. Рассчитывая обмануть следопытов, они обуваются в соломенные и войлочные лапти, в специальную «модельную» обувь, оставляющую след медведя или дикого кабана, коровы или лошади.
Дойдя до правого фланга заставы, до развалин дома бакенщика, пограничники повернули назад.
Степанов шел вдоль служебной полосы, пристально вглядываясь в пушистую влажную землю. Километр. Другой. Широкой грядкой тянулась полоса взрыхленной земли.
Еще километр, уже последний. Прорезалась сквозь белую толщу тумана темная радуга железнодорожного моста. Вот и большой валун, давным-давно, может быть тысячу лет назад, скатившийся с гор. Это уже левый фланг заставы.
Каблуков сел на мшистый валун, а Степанов остался на дозорной тропе, вглядываясь и вслушиваясь в туманную тишину.
— Эх, завидую я, брат, тебе! — вдруг шопотом сказал ефрейтор.
— Завидуешь? Это почему же? — удивился Степанов.
— Тебе еще три года носить зеленую фуражку со звездочкой, а мне надо завтра или через неделю надеть на голову какую-нибудь шапку или кепочку с пуговкой.
— В чем же дело? Оставайся на границе.
— Нет, поеду. Одна нога моя уже там, около матери… — Он горько усмехнулся. — А другая, может быть, так и останется здесь.
Повздыхав, Каблуков поднялся и, взяв у Степанова фонарь, двинулся обратно по дозорной тропе. Опять электрический луч заскользил по черной глянцевитой полосе, опять Каблуков не сводил с нее глаз. Против дерева, разбитого молнией, он остановился.
Приглядевшись, Каблуков обнаружил весьма слабые, неопределенной формы отпечатки. Их было двадцать шесть. Расположены они примерно на расстоянии восьмидесяти сантиметров один от другого, поперек всей полосы, от края до края. Форма отпечатков не похожа ни на след человека, ни на след зверя.
— Наверно, ухищренный след. — Каблуков опустился на колени, тщательно осматривая отпечатки. — Да, маскированный. Нарушители! — твердо объявил он поднимаясь.
Пожалуй, никакое слово не действует на пограничника так сильно, как это специфическое — нарушитель. Там, в тылу, потом разберутся, кто он, этот нарушитель, какого ранга, куда и откуда шел, с каким заданием. Перед пограничником же, когда на его участке нарушитель прорывается через государственный рубеж, стоит одна задача: как можно скорее поймать врага и обезвредить его.
Произнесите самым тихим шопотом у изголовья больного пограничника: «Нарушитель» — и он все сделает, чтобы подняться. Скажите это тревожное слово уставшему солдату, только что вернувшемуся из наряда, — и он в одно мгновение обуется и оденется, схватит винтовку с примкнутым штыком и будет готов к самому ожесточенному бою с врагом, к схватке один на один, к большому преследованию — по ущельям и горам, по таежному лесу, по болоту, по глухим камышовым зарослям, по песчаной пустыне.
Все, что занимало мысли Каблукова до этого, он отбросил, забыл. Видел только следы.
— Слышишь? — сдавленным шопотом спросил Степанов, трогая ефрейтора за плечо. — Кто-то идет.
Каблуков выключил фонарь и направил автомат в сторону границы, на звук быстро приближающихся шагов.
В тот же вечер на охрану границы вышел старшина Смолярчук. Его сопровождал рядовой Салтанов. От заставы они шли по тропинке, ведущей к границе. Пересекли служебную полосу и сразу же попали в зону, непосредственно примыкающую к линии государственного рубежа. Смолярчук каждое утро и вечер, в любую погоду выходил сюда и шагал за Витязем по хорошо ему знакомой тропе берегом Тиссы.