Еще раз внимательно сличили карту с местностью и убедились, что находимся в центре Спасских болот, где кругом, в радиусе десяти километров, нет ни единого жилья, кроме Спасского монастыря, отстоявшего от нас в семи-восьми километрах на юго-восток.
Евгений Николаевич забрался на одиноко стоявшее дерево. С пятиметровой высоты сообщил нам, что на восток, насколько хватает глаз, тянется заснеженное болото и никаких признаков жизни.
Решили вернуться к самолету и от него двигаться в южном направлении, чтобы выйти на железную дорогу Москва - Ленинград. Мы считали, что при любой ошибке в следовании на юг все равно должны выйти на дорогу, если, конечно, хватит сил преодолеть это расстояние. Кроме того, двигаясь на юг, мы должны увидеть Спасский монастырь.
Обратный путь к самолету был легче: мы катились по укатанной уже тропе и преодолели ее за два часа.
Невдалеке от самолета развели костер. Для этого пробили один из бензобаков, намочили в горючем несколько парашютных полотнищ, с помощью строп наломали дров из сухостоя. Делали это так: один из четверых подкатывался к засохшему дереву, накидывал на его верхушку конец стропы, закреплял его, а трое тянули стропу на себя. Отламывалась либо верхушка, либо все дерево. Предварительно на месте будущего костра разгребли снег. Получилась большая снежная яма, в которой могли разместиться и костер и вокруг него - мы, четверо неудачников. Экономя спички, расщепляли их на две половинки. Одну из них с большой осторожностью зажигали, пламя переносили на бумагу, затем поджигали древесную стружку, обрывки намоченных в самолетном топливе полотнищ, после чего клали дрова.
Чтобы вскипятить воду из снега, нужна была какая-нибудь посудина. Мы сняли дюралюминиевую крышку с самолетной аптечки, приладили к ней ручку, и "чайник" готов. Эту посудину крепко набивали снегом, держали над огнем, пока не закипала вода. Потом крышка ходила по кругу. Каждый делал три-четыре глотка и передавал соседу. Согрелись. Утолили жажду. Кипяток стал и нашей едой. Но тут случился курьез. Сержант Логинов, решив подкрепиться покрепче, забрался в самолет, разбил верхнее стекло компаса и принял несколько глотков содержавшейся в нем жидкости. Логинов знал, что раньше компасы наполнялись спиртом. Но на сей раз это был лигроин. И, конечно, во рту у Логинова все воспалилось, распух язык, говорить он не мог. Нам пришлось обвязать ему рот куском парашютного полотнища, чтобы неудачник не отморозил язык.
Обогревшись, мы снова двинулись в путь. Только теперь на юг. Способ передвижения оставался прежним - катились один за другим по снегу. Примерно в 16 часов услышали гул самолета, затем увидели и сам самолет. Это был ИЛ-4, безусловно из нашего полка. Он явно искал нас. Я выстрелил три красные ракеты, но, как видно, экипаж не заметил их - уж очень густая дымка висела в воздухе. К нашему огорчению, самолет ушел курсом на запад.
В 19 часов стали готовиться к ночлегу. Как и в первый раз, развели костер, вскипятили снежную воду. Каждый жался ближе к костру. Чтобы не загорелась одежда во время сна, установили дежурство - по кругу, по часу на каждого члена экипажа. Так и скоротали ночь. А ранним утром, еле разгибая окоченевшие от холода спины и ноги, снова двинулись перекатами.
Примерно в 14 часов второго дня нашего снежного единоборства, катясь впереди товарищей, я увидел слева, на удалении полутора-двух километров, церковь с двумя куполами и сейчас же спросил Преображенского, что он видит впереди слева? Он поднял голову, посмотрел и ответил: "Церковь с двумя куполами". Радист и стрелок видели то же самое. И все мы подумали, что, вероятно, это и есть Спасский собор. Изменили направление движения - левее на 30 градусов. В течение часа впереди виднелась церковь. Но вот она внезапно исчезла с горизонта и больше не появлялась. Настроение испортилось.
Ночь у костра провели тревожно. У меня прогорел комбинезон на коленях, у Преображенского - на спине. Пришлось прогоревшие места обвернуть парашютными полотнищами и обвязать стропами.
С рассветом снова начали перекаты. С восходом солнца перед нами вновь замаячила церковь, но с одним куполом, и находилась она справа от нас. Потом она то исчезала, то опять появлялась. И так трижды, в течение дня. Но мы уже не меняли курса движения, понимая, что мираж - следствие нервного перенапряжения и голода.
К исходу третьих суток перекатывания, после захода солнца мы, все сразу, увидели перед собой деревню. До нее оставалось метров 600-800. Из печных груб валил дым. Мне даже послышался скрип колодезного журавля, лай собак. Все с облегчением вздохнули. Теперь уже не было никаких сомнений перед нами деревня, и мы найдем в ней приют - тепло и еду. Ликованию не было границ. Мы, насколько могли, напрягая последние силы, прибавили темп движения. Но радость оказалась преждевременной. Спустя примерно двадцать минут деревни не стало. Мы были ошеломлены. Долго и пристально вглядывались туда, где видели деревню, не теряли надежды, что она вот-вот появится снова. Увы, впереди и вокруг царило снежное безмолвие.
Быстро надвигались сумерки. Надо снова думать о ночлеге. В коробке оставалось три спички. А без костра наверняка замерзнем. Заготовляя дрова, мы увидели на удалении 50-60 метров от себя крытый соломой сарай, дощатые ворота и на них большой замок. Разом двинулись к нему. И вдруг все это исчезло. Опять мираж!
Третья ночь у костра оказалась для нас сплошным мучением. Все обмундирование обледенело. Сидишь лицом к огню, одежда спереди начинает оттаивать, но стоит повернуться спиной к костру, как мерзнет грудь и образуется лед.
Мы уже совсем ослабли. Днем разгребали снег в надежде отыскать клюкву, но все напрасно, под снегом только мокрый мох. Пропадала уверенность, что мы доберемся до железной дороги или населенного пункта. Появилась вялость и жалость к себе. Страшно обидно было сознавать, что придется так бессмысленно погибнуть - в снегу.
В голове роились мысли о наших боевых вылетах. В них нас никогда не покидало одно чувство: если задача выполнена успешно, то до некоторой степени пропадал и страх смерти. Наступало гордое успокоение: "Ну что ж, если и погибнем, то не за зря, мы свое сделали".
Утром на четвертые сутки мы обнаружили, что снега на болоте стало меньше. Он доходил чуть выше колен. Можно шагать, а не катиться. Но, к несчастью, на пути попался незамерзающий ручей с красноватой, гнилой водой. Ширина-то всего два метра, но никто из нас не был в состоянии перепрыгнуть это узкое русло, а обойти - не обойдешь. Выход один - просто перейти ручей. И мы по грудь в воде, один за другим перешли эту водную преграду. Сразу же облипли снегом. На подошвах унтов образовались пудовые ледяные колоды. Одежда превратилась в ледяной панцирь. Идти невозможно.
В полдень на горизонте обозначилась большая церковь. И вот уже более трех часов она не исчезает. Мы уверовали - это не мираж, а самый настоящий Спасский собор.
Солнце клонилось к закату, до собора оставалось 250, от силы 300 метров. Но силы покидали нас. Страшно клонило в сон. Стоило на секунду закрыть глаза - и ты погружался в блаженное тепло, в радужные грезы.
Я открыл глаза от сильных толчков. Меня тряс Преображенский и смачно ругался.
- Если сейчас же не подойдем к собору, то погибнем. Понимаешь?!
Я безразлично отвечал: больше не могу двигаться, буду ночевать здесь. Радист и стрелок тоже отказывались идти.
Евгений Николаевич, сам еле державшийся на ногах, взывал к нашему чувству и разуму:
- Вот он, собор. Там - наше спасение. Иначе бесславная гибель...
С огромным трудом мы начали кое-как переставлять ноги. Шаг, другой, третий...
К собору подошли, когда на землю ложились сумерки. Внутри увидели погасший костер с тлевшими кое-где угольками. Вокруг разбросанные банки из-под консервов с этикетками на немецком языке, бутылки из-под шнапса, окурки и прочий мусор. Все это говорило о том, что днем здесь находились гитлеровцы.