Мальчик испытующе посмотрел на меня и обвил мою шею своими ручонками.
- Папа! Мой папа приехал, - повторял он. А у меня слезы застилали глаза, к горлу подкатывал комок.
Мы вошли в подъезд дома.
- Ну, Боря, показывай, которая наша комната, - попросил я, когда мы вошли в длинный коридор с множеством дверей по обе стены.
- Туда... Дальше... Во-он та дверь. Видишь? - щебетал на моих руках мальчик, увлекая меня, вперед.
На нас были устремлены удивленные взгляды женщин и детей, выходивших из своих комнат. И Боря торжествующе объяснял всем своим соседям, что к нему приехал папа.
В комнате, в которую мы вошли, стояли две солдатские кровати, перевернутый кверху дном большой фанерный ящик, накрытый белой простыней, он заменял стол. В углу громоздилась кирпичная печь, возле которой сидела мать жены. Увидев меня, она всплеснула руками, стала утирать слезы. Заметив, что я разглядываю печь, старушка с горечью сказала:
- Печка-то у нас большая, дров берет много, а тепла зимой от нее нет, да и где достать столько дров? Вот так и живем: летом в большой жаре, зимой - в холоде.
Тут пришла жена, и нашей общей радости не было границ. Звенел, не умолкая, Боря:
- Мама! Бабушка! Это я привел домой нашего папу!..
Под вечер у нас появились журналисты из газеты "Коммунист Таджикистана" - каким-то образом они прослышали о моем приезде, - стали расспрашивать меня о фронтовых делах. И об этом на следующий день рассказали на страницах газеты. Интервью сопровождалось моим портретом.
Я получил приглашение побывать в городском комитете партии. Там рассказал работникам аппарата и о первых полетах советских авиаторов на Берлин, и о прорыве блокады Ленинграда, и об освобождении Севастополя...
По просьбе горкома партии я побывал на нескольких предприятиях города, выступая перед рабочими. Приглашений посетить другие заводы и фабрики было много, но времени до отъезда оставалось мало.
Всей семьей мы отправились в обратный путь.
В Москве, едва успев разместить жену и сына у своих родителей, я поспешил к новому месту службы.
День 30 июня 1944 года я встретил в Мурманске. Собственно, в эту пору года здесь нет разницы между днем и ночью. Круглые сутки светит солнце, не зная ни восхода, ни заката. В ярких его лучах серебрится ровная гладь Кольского залива. В морском порту замечаю из машины, следующей через город, большое количество транспортов. Полным ходом идет разгрузка. На причалы выгружаются самолеты, орудия, тягачи, другая военная техника. Другие транспорты загружаются рыбой, промышленным сырьем. На рейде под парами боевые корабли, а в небе барражируют истребители.
Город разрушен. Всюду, куда ли глянь, руины и пепелища, страшные следы разрушений от варварских бомбежек. И все-таки Мурманск живет кипучей прифронтовой жизнью, неутомимо трудится во имя грядущей победы.
Штаб Военно-Воздушных Сил флота располагался в поселке. В массивной скале размещался командный пункт. По тому времени это было прекрасное в фортификационном отношении укрытие, надежно защищенное с земли, с моря и с воздуха. В нем находились и подсобные помещения. Под скалой во всех кабинетах начальников служб была хорошая вентиляция. Здесь и для меня нашлась небольшая, но удобная для работы и жилья комнатка.
Разместившись в ней, я привел себя в порядок после дальней дороги и уже готовился идти на доклад к начальнику штаба ВВС по случаю прибытия к новому месту службы, как вдруг дверь растворилась и передо мной предстал он сам энергичный и жизнерадостный Евгений Николаевич Преображенский.
Мы, кажется, без слов приветствовали друг друга в крепком объятии.
Был обеденный час, и наша первая беседа проходила в столовой, размещавшейся в отдельном помещении наверху, если так можно сказать, на крыше командного пункта. Хорошо оборудованная и убранная небольшая, комната в столовой, именуемая салоном, вмещала всего 12 человек.
Е. Н. Преображенский представил меня присутствующим, большинство которых я знал раньше. Все, начиная с командующего ВВС флота генерал-лейтенанта авиации Александра Харитоновича Андреева, пожелали мне успехов в боевой работе. Андреев при этом сказал:
- Вы, Петр Ильич, имеете большой боевой опыт работы в авиасоединениях на двух флотах. Надеемся, что и у нас на Северном окажете большую помощь штабу и командованию в организации боевых действий морской авиации.
Я сразу же почувствовал, что вошел в крепкое ядро руководящего состава ВВС флота, и всем сердцем проникся той огромной ответственностью, которая ложилась теперь на меня.
После обеда у нас с Е. Н. Преображенским состоялась длительная беседа в его рабочем кабинете. Он с большой заинтересованностью выслушал все, что я рассказал о действиях минно-торпедной авиации на Черноморском флоте, поинтересовался тем, как сложилась судьба многих наших общих знакомых летчиков-балтийцев и черноморцев. Подробно расспросил о действиях авиации Черноморского флота при освобождении Севастополя. Но вот Преображенский стал рассказывать о боевых действиях авиаторов-североморцев, и от его слов повеяло суровостью военного Заполярья. Впоследствии я каждый день убеждался, сколько отважных и мужественных людей в частях и соединениях авиации Северного флота. Некоторых знал лично, по прежним совместным полетам. О многих из тех, кого не стало, ходили легенды.
На флоте гремело имя командира 2-го гвардейского истребительного авиаполка дважды Героя Советского Союза подполковника Б. Ф. Сафонова. Несгибаемая сила воли и высокое летное мастерство, соединенные с беззаветной любовью и преданностью Родине, определяли характер Бориса Сафонова. Широкий в плечах, с открытым русским лицом, прямым, проницательным взглядом больших серо-голубых глаз - таким остался в памяти североморцев этот крылатый богатырь, гроза фашистских летчиков.
Борис Феоктистович провоевал на Северном флоте меньше года - всего 11 месяцев - и за этот срок провел 34 воздушных боя, в которых лично сбил 25 вражеских самолетов и 14 - в групповых атаках.
30 мая 1942 года Сафонов с группой летчиков прикрывал в Баренцевом море караван судов наших союзников, следовавший в северные советские порты. В завязавшемся воздушном бою Борис Сафонов сбил три фашистских стервятника, а затем передал по радио на командный пункт: "Иду на вынужденную посадку". На этом связь с ним прекратилась. Но один из летчиков его группы заметил, как истребитель командира полка круто взмыл ввысь, а затем отвесно в пикировании врезался в бурлящее Баренцево море. Никто на флоте не хотел верить, ч го не стало Бориса Сафонова. Его долго ждали. Но чуда не произошло.
После гибели Б. Ф. Сафонова ему - первому в Отечественной войне - было присвоено звание дважды Героя Советского Союза. В городе Североморске самый широкий и красивый проспект называется Сафоновским. Именем Б. Ф Сафонова назван и поселок вблизи Мурманска, на берегу Кольского залива.
"Заполярным Маресьевым" называли на флоте гвардии капитана 3. А. Сорокина - командира звена сафоновского полка. Этот одаренный и мужественный летчик-истребитель с первых дней войны под началом прославленного командира полка прочно овладел искусством побеждать. За первые три месяца войны он сбил в воздушных боях пять вражеских самолетов.
У каждого летчика есть в жизни среди многих боев самый главный, запомнившийся навсегда. Об одном таком бое впоследствии рассказывал нам, своим боевым товарищам, Захар Сорокин. Читатель позволит мне привести с сокращениями отрывок из книги 3. А. Сорокина.
"Когда утром 25 октября 1941 года по очередной тревоге я поднял в воздух свою машину, на белом поле аэродрома остался широкий и глубокий след.
За мной взлетел ведомый - Дмитрий Соколов. Парой мы понеслись над сопками. Было холодно. Ветер достигал такой силы, что сдувал глубокий снежный покров с гребней скал, и они густо чернели на общем белом фоне...
Вскоре все исчезло из поля зрения - мы вошли в облачность. Пробив первый ярус кучевых облаков, я оказался на высоте более 6000 метров. Совсем неожиданно возникли контуры четырех вражеских самолетов. Нет сомнения, они шли к Мурманску. Мы с Соколовым немедленно пошли на сближение с ними. Это были "Мес-сершмитты-110". Уже виден их желтый камуфляж.