— Для чего я нужен Осмунду?
— Он хочет, чтобы вы встретились с Пенджли, — без обиняков ответил я.
Вот когда оно изменилось!
В мгновение ока Хенч словно превратился в опасного зверя. Его тело напряглось, и рука, до этого вяло лежавшая на столе, выпрямилась, налилась силой, стала железной.
— Пенджли… — повторил он за мной. — Наконец-то он опять появился…
На какое-то недолгое время он, казалось, забыл обо мне, просто сидел, уронив голову, чуть подавшись телом вперед, что-то обдумывал, вспоминал. Официантка принесла нам еду. Я занялся чаем с булочкой. Хенч машинально проглотил свой чай. После этого он заговорил монотонным, дрожащим голосом, глядя прямо перед собой; его глаза были устремлены в окно, куда-то вдаль, к вершинам каменных скал, у подножия которых плескались воды Стикса. Иногда он сбивался, глотал слова, но речь его текла сплошным потоком, словно я завел патефон и пластинка вертелась, вертелась…
— Вы всегда были мне хорошим другом, Ган, а может, мне так казалось. Я хочу сказать — трудно разобраться после того, что случилось, кому можно доверять, а кому нет. Но мне теперь все равно, и вы мне не можете навредить. И никто не может. Я хочу сказать, что теперь мне слишком поздно бояться, для меня уже мало что имеет значение…
Он завел рассказ издалека, с того времени, как они с женой и ребенком оказались в нищете и как он не знал, куда ему идти, где искать работу.
— Не судите меня строго, Ган, — помню, говорил он, — вы ведь никогда не попадали в безвыходное положение, а пока человек сам не испытает и не поймет, каково это, он не может со всей справедливостью судить… — (О Боже, если бы он только знал!)
Ну а потом он встретил Чарли Буллера, старого приятеля, и Буллер предложил ему поехать с ним к морю и заодно обделать кое-какие делишки. Он поехал, и только на месте до него дошло, что Буллер задумал. В разговоре со мной он упорно пытался мне внушить, что ни у Чарли, ни у него самого «не было дурных помыслов». Все случилось из-за того, что Буллер за что-то невзлюбил Борласа. Он просто хотел слегка попугать его, эту спесивую свинью. Хенч, однако, признался, что вскоре планы Буллера приняли более конкретный характер. Когда я прямо в лоб ему сказал, что у них было намерение украсть бриллианты миссис Борлас, он не стал отрицать, а, припертый к стенке, начал защищаться, пытаясь изобразить себя и своих сообщников этакими робингудами. Борласы, мол, богатые и жадные скоты, только о себе и думают, а в это время он с женой и ребенком буквально умирали от голода.
— Ну ладно, Хенч, — прервал я его, — давайте на этом закончим. Я ведь не говорю, что сам не дерзнул бы ограбить леди Борлас, подвернись мне такая возможность. Прекратите оправдываться.
Но поток излияний продолжался. Хенча нельзя было остановить. Я понял, что это уже давно стало для него навязчивой идеей, своего рода наваждением, и что он без конца ворошит в своей памяти события прошлых лет, будучи не в силах их забыть. Во мраке долгих бессонных ночей его душа перед лицом Создателя плачет и стонет, но и в слезах ему нет утешения. Нет, никакой он не преступник и не злодей, бедняга Хенч, и отроду в нем этого не было.
Наконец мне удалось прервать поток его самооправданий. Хенч продолжил свой рассказ. Было ясно, что окончательное решение у него созрело, когда Буллер в красках описал ему, какой негодяй этот Борлас (от себя замечу, что Борлас был просто беспросветный дурак). К этому прибавилось сознание собственной беспомощности при мысли о том, что жена с ребенком голодают. Но гораздо более сильное влияние, превосходящее все остальные доводы, на него возымел авторитет Осмунда, которого Хенч боготворил.
Но и это слово недостаточно полно выражает то восторженное чувство, которое Хенч тогда питал к Осмунду. Последний представлялся ему необъяснимым, загадочным созданием, кем-то наподобие божества, только в человеческом облике. Для него Осмунд олицетворял собой все то, чего в самом Хенче и в помине не было: истый джентльмен, великолепно сложен и развит физически, потрясающе храбр, бесконечно умен — и так далее, и так далее.
Когда Хенч узнал, что Осмунд участвует в авантюре, он больше не раздумывал. Конечно, он понимал, что для Осмунда такого банального мотива, как ограбление, не существовало, что тот шел на это, движимый ненавистью к Борласу, из-за дикого, неистового желания «насолить» ему. Хенч всегда потом считал (и в этом, смею вас заверить, он был прав), что Осмунд не допустил бы кражи, превратив все в дерзкую, отчаянную, некрасивую шутку. Например, раздел бы Борласа догола и искупал бы в пруду или привязал бы его в таком виде к обеденному столу, ну что-то в этом роде, — конечно, идиотская, ребяческая, пустая выходка, и не более.
Разговор неизбежно коснулся Пенджли. При упоминании его имени Хенч совсем потерял рассудок и на глазах превратился в безумца. Он словно уже ничего не соображал. Было впечатление, что нормальный, настоящий Хенч, выпрыгнув в окно, исчез в водах Стикса, а на его месте сидел трясущийся маньяк, в чьем мозгу теснились всякие бредовые мысли.
Он, понимаете ли, вбил себе в голову, что именно Пенджли был убийцей его жены.
Стоило ему вспомнить о своей жене, как вся кровь отхлынула от его и без того бледного лица.
— Знаете, Ган, она была прекрасная женщина. Вы ее ни разу не видели. Я хочу сказать, что для того, чтобы по-настоящему ее оценить, надо было ее знать. Она была из тех женщин, которые тем сильнее любят своих мужей, чем хуже идут у тех дела. Она сначала не хотела выходить за меня, и разве я мог винить ее за это. Шесть раз я делал ей предложение, пока она не согласилась, да и то отчасти потому, что хотела вырваться из-под власти мачехи. Я хочу сказать, что она была несчастлива в родном доме, и чего хорошего можно было там ожидать с таким отцом, который, женившись второй раз, все отдал своей второй жене, а о детях и не подумал. Одним словом, она вышла за меня, когда я в шестой раз сделал ей предложение, и с этого момента мы стали счастливейшей парой в Англии. Никогда никаких ссор между нами не было. Она была настоящим ангелом, если ангелы вообще существуют.
Хенч замолчал и вытер лоб, на котором выступили капли пота. Он уже нисколько не казался мне забавным и смешным. Я понимал, что речь идет о глубоком, истинном переживании, столь близком и моей душе, и сочувствовал ему и жалел его.
— Видите ли, Ган, она верила в меня с самого начала, когда никто не верил. Я бы так ничего и не достиг и не был бы тем, кем я являюсь сегодня — мастером печатного дела, — если бы не она, если бы она не настояла на том, чтобы я учился, если бы она не почуяла, что именно меня интересует в жизни. Я хочу сказать, что только любящая женщина может заставить человека верить в себя, если она сама того хочет… Она заставила меня поверить в себя. У нас родился ребенок, прекрасная маленькая девочка, и такая она была красавица, Ган, верите ли. А потом все пошло не так, как надо… Я потерял работу в типографии, и совсем не по своей вине; жена и ребенок занедужили, а я совсем впал в уныние. Может, все было бы не так плохо, если бы не заболела сама Клара, если бы она была на ногах. Но она слегла, и ребеночку не хватало еды… Я хочу сказать, что от такого горя любой впадет в отчаяние, а я ведь вовсе не был таким сильным, каким хотела меня видеть Клара…
Что правда, то правда, сильным он не был, а теперь и подавно раскис. По-моему, его губили бесконечное добродушие и дружелюбие, переходившие в угодливость, — что достойно презрения, вправе заявить более суровый, чем я, наблюдатель и насмешник. Но между прочим, как раз из-за этого и страдают хорошие люди.
Да, Хенч потерял голову от беспокойства за свою семью, а дальше все покатилось, покатилось… Он приехал в Хаулет и сначала попал под влияние Буллера, а потом, уже гораздо более серьезно, Осмунда. Одной из главных причин, почему его так обворожил Осмунд, было убеждение в том, что его жена и сама была бы без ума от его нового друга.
Клара всегда лелеяла мечту, что когда-нибудь у ее мужа появится настоящий друг, и образ его как нельзя лучше соответствовал Осмунду со всеми его достоинствами. В воображении Хенча они слились воедино — Осмунд и Клара, его лучший друг и его жена. Он мечтал о том, что, когда придет их время, все вместе — он, Клара и Осмунд, — взявшись за руки, радостно предстанут пред вратами рая.