Бедняга Хенч! Все обернулось так плачевно! Сначала Осмунд, а дальше Пенджли, и — полное крушение, поезд рухнул под откос.
Лично для себя он не искал оправданий, если не считать жалких, бессмысленных слов, которые он талдычил без конца, мол, они с Чарли Буллером не замышляли «ничего дурного». Главное, что его терзало, — подлость Пенджли. Он никак не мог осмыслить причину его злодейства. Как и Осмунду, ему хотелось знать одно — что заставило Пенджли пойти на это. Конечно же, не любовь к букве закона и правопорядку, потому что более законченного негодяя и мошенника, чем Пенджли, мир еще не знал. По-видимому, Пенджли предавал их с самого начала, подзадоривая Буллера, устраивая все так, чтобы у них не возникало никаких препятствий, а потом негласно помог полиции застать их на месте преступления. Нет, не алчность толкала его на злые дела, не жажда денег и даже не ненависть к Осмунду, которого он не терпел с первой их встречи. Кажется, он задумал предать Буллера и Хенча еще задолго до того, как узнал, что Осмунд собирается ввязаться в это дело.
Все невероятно, бессмысленно, лишено всякой мотивации.
— Я хочу сказать, — продолжал Хенч, — что никакой выгоды от нас ему не было, он зря старался, мы — люди маленькие. Вот как все было… Клара не покидала меня, поддерживала все время, пока я сидел в тюрьме, а через неделю после того, как я вышел, умерла.
Когда она умирала, ей казалось, что Пенджли все еще их преследует. Ей постоянно мерещилось лицо Пенджли и его голос. В бреду она выкрикивала его имя, дрожа всем телом, — так велик был ужас, который он ей внушал.
После ее смерти Хенч только и мечтал о дне, когда он встретится с Пенджли. Несчастный вдовец жил тихо, как скромный обыватель. Ему удалось найти работу у людей, которые поверили ему, и с тех пор он постоянно упрочивал свое положение, смиряясь с неизбывным чувством тоски и одиночества (его ребенок умер, когда он был в тюрьме). Но в нем зрела мысль, что когда-нибудь он встретит Пенджли и выскажет ему все в лицо. Шли годы, ничего не было слышно ни о Пенджли, ни о Буллере, а с Осмундом они столкнулись случайно в Истбурне. И вдруг от Осмунда приходит весточка, в которой тот просит Хенча о встрече. И вот сейчас, с моих слов, ему наконец становится ясно, зачем он Осмунду понадобился.
Сидя напротив Хенча за маленьким обшарпанным столиком, я ощущал, как доля той ненависти, которую он испытывал к Пенджли, передалась и мне. В моих глазах Пенджли всегда был презренным негодяем, но теперь у меня было такое чувство, что он предал и меня и что я тоже все эти годы только и ждал случая отплатить ему.
Преисполнившись состраданием к Хенчу, я начал понимать, что происходило у него на душе. В нем шла борьба между данной ему от природы сентиментальной любовью к своим двуногим собратьям и ненавистью. Он так хотел, чтобы его любили, и сам хотел любить, но эта жгучая ненависть не оставляла его, пожирала душу, ворочалась в сердце, как проникший туда неукротимый зверь, которому там тесно.
— Хорошо, я пойду, — сказал Хенч, глядя поверх меня в пространство. — Хотелось бы опять увидеть Осмунда, и Пенджли тоже.
Я поднялся, чтобы рассчитаться с официанткой. В тот момент я уже знал, что бесповоротно втянут в это дело и назад пути нет. У меня, как от быстрого бега, перехватило дыхание.
Да, сомнений не было. Я окончательно увяз, увяз, что называется, по самые уши.
Глава 5
Пенджли «на земли»
Уже на улице, когда мы проходили мимо Деда Мороза, я ощутил, как заметно похолодало за последние полчаса.
Снег шел с тихим упрямством, зарядив надолго. Он щекотал лицо голубиными крыльями и нежно касался рук, точно даруя ласку, одному мне предназначенную.
Подмораживало, и все многоцветие площади и сооружений вокруг нее обозначилось резче. Рекламные огни за пеленой падающего снега плясали еще лихорадочнее. Края тротуаров и карнизы домов окаймлял тонким слоем белый пушок. В сумеречном свете окраска домов и поверхностей крыш приобрела бархатную глубину. Час, когда пещеры, распахнувшись, выпускают на волю своих обитателей, давно прошел, и теперь арена кишела существами, которые в предвкушении ночных сражений замерли в боевых стойках. Их ожидали поединки, и причем самые что ни на есть разнообразные: дуэли между мужчинами и женщинами, стычки женщин с соперницами; драки собак с крысами, битвы слонов с пауками, схватки удавов с носорогами. Можно было наблюдать, как они дружно направляются к специально отведенным для этих целей площадкам. А вокруг уже все примолкло, готовое к созерцанию предстоящего боя.
И я… я тоже должен был предстать во всеоружии перед лицом врага, вершившего моей судьбой. Однако в те минуты у меня была совсем иная забота, казавшаяся мне чрезвычайно важной, — я хотел оградить Хенча от беды. Я видел, что нервы у него на пределе, и понимал, что разговор с Пенджли, после того как Хенч столько раз заранее готовился к нему и остро его переживал, может кончиться разгулом неуправляемых эмоций в духе дешевой мелодрамы. И между прочим, мои опасения вскоре отчасти подтвердились.
Мы проходили мимо ресторана «Омнибус». Вдруг из его дверей появились трое молодых, празднично одетых людей. Они куда-то спешили, оживленно, громко разговаривали, смеялись. Судя по всему, для них это была прелюдия к развеселой вечеринке и они уже настроились на соответствующий лад.
Юноши вырвались гурьбой из вертящихся дверей, взяли друг друга под руки, устремились вперед (заметим, что цилиндры у них были надвинуты на глаза) и — налетели прямо на нас.
— Прости, старина, — крикнул кто-то из них.
Отпрянув назад и дрожа от негодования, Хенч накинулся на них.
— Вы что, не видите, куда идете? — крикнул он своим смешным, срывающимся голоском, похожим на завывание дудочки. — Считаете, что это прилично, не глядя…
Но они уже были далеко от него, на середине площади, эти удалые, веселые гладиаторы; заняв свои места, они уже салютовали императору и многочисленной публике и рвались в бой с любым, кто посмел бы бросить им вызов.
Я взял его за руку.
— Брось, Хенч, — сказал я ему, — они просто чуть-чуть навеселе.
Хенча трясло. Его страх слегка передавался и мне. В те мгновения площадь, казалось, была сплошь заполнена свирепыми существами в ослепительно сверкающих доспехах, всерьез вознамерившимися не пропускать нас вперед. Я держал Хенча за руку. Внезапно меня охватило чувство симпатии и нежности к нему.
— Все хорошо, Хенч, — уговаривал я его, как ребенка, — все хорошо.
Я повел его по улице, и мы благополучно добрались до нужного нам дома.
Поднимаясь по темной кривой лестнице, Хенч говорил мне:
— Понимаете, Ган, для меня это очень, очень важно, да, в самом деле. Я хочу сказать, что для меня увидеть опять Осмунда и Буллера — это все равно как вернуться в прежние времена… Правда, не в очень-то приятные…
Но на полпути вверх по лестнице, там, где я подкараулил навострившего свои уши Пенджли, Хенч остановился и схватил меня за руку.
— Послушайте, Ган, — затянул он, — если вы не возражаете, я дальше не пойду. Мне как-то не по себе сегодня. А если я увижу Пенджли, кто знает, что я могу ему наговорить или наделать. Просто не знаю. Хочу сказать, что я не в состоянии владеть собой и не могу за себя ручаться. Правда, не могу.
Я успокоил его как мог, заверив, что никто не собирается причинять Пенджли никакого вреда. (Хотя, между прочим, в этом я совсем не был уверен.) Просто неплохо было бы для него встретиться со старыми друзьями, сказал я. К тому же он сам дал слово Осмунду повидаться с ним. Хенч послушался, и минуту спустя мы уже звонили в колокольчик у двери квартиры Осмунда.
Дверь открыл Буллер. Мне показалось, что оба они были рады встрече.
— Здравствуй, Чарли.
— Привет, Перси. Входите. Ну как ты?
Мы вошли. Буллер провел Хенча в гостиную, а сам вернулся ко мне в прихожую. Я в это время вешал свое пальто. Он тихо сказал мне:
— Ган, погодите-ка минутку.
Я задержался, чтобы выслушать, что мне скажет Буллер. Он сообщил, что Осмунда нет дома, он пошел провожать жену куда-то, где она должна была остаться… Дело в том, что Осмунд очень волновался и не хотел, чтобы она встретилась здесь с Пенджли.
— Это дело мужское, — помню, говорил мне Буллер, — мы тут обойдемся без женщин.