…Итак, наглядевшись на этот мир и постигнув ту истину, что все рухнуло и продолжает рушиться, без каких-либо надежд на то, что когда-нибудь все снова встанет на свои места, я стал подыскивать себе легкое, необременительное для собственной совести занятие, которое дало бы мне возможность жить вольно, праздно и в достатке, который мне так необходим. Вам известно, что мой брат был шантажист и вымогатель. За это я его ничуть не виню. Мы все до некоторой степени шантажисты и вымогатели, так или иначе. Но чего я совершенно не принимал в нем — это того, что он чудовищно относился к своим клиентам. Он травил их, запугивал, доводил до отчаяния! Мне был отвратителен этот его метод угрожать им, унижать их, пользоваться их уязвимым положением. Вы, мистер Осмунд, сегодня вечером очень многим сослужили хорошую службу, а не только мне. — Пенджли одарил нас всех сияющей улыбкой. — Однако продолжим. Мои десять минут вот-вот истекут. Я никогда не понимал вот какой вещи: отчего, если ты, к примеру, владеешь какой-то тайной, за неразглашение которой другой человек готов тебе платить, ты не можешь быть с ним в самых лучших дружеских отношениях? Между прочим, нас с вами связывает теперь одна неразрывная ниточка. Нас всех объединяет нечто общее, делая самыми родными и близкими людьми. Мы в некотором роде заключили между собой сделку и, как мне кажется, должны отныне быть в наилучших отношениях друг с другом. Это и есть тот образец нашего с вами взаимного соглашения, которое я вам всем предлагаю.
Я сразу же посмотрел на Осмунда. Я видел ту внутреннюю борьбу, которая происходила в нем. Он призвал на помощь все свои душевные силы, на какие только был способен, чтобы подавить в себе взрыв ярости. Но я также видел, что это будет не обычный приступ его гнева, а нечто иное по характеру. За последние несколько часов он словно перешел в другую плоскость существования, и с этой поры именно он диктовал правила, а не людишки из семейства Пенджли.
Его голос звучал невозмутимо, когда он спросил:
— Что вы имеете в виду?
— То, что я имею в виду, понять нетрудно, и я уверен, вас это не обидит. Наконец-то я нашел для себя то, что я так долго искал, — уютное, тихое пристанище. Вы мне все нравитесь. Вы не только сослужили мне огромную службу, избавив меня от моего брата, но вы как раз такие люди, какие мне по душе. Я восторгаюсь вашим самообладанием, порядочностью и долготерпением. С этого момента я стану одним из вас. Я буду хранить вашу тайну, как вы сами будете ее хранить, а в ответ вы, как мои друзья и благодетели, будете мне обеспечивать безбедное существование, помогая мне всем необходимым, чтобы я жил в довольстве, радости, покое и безмятежности, не обременяя себя трудом, о чем я всегда мечтал. В мире, окончательно погрязшем в скотстве, лжи, подлости, корыстолюбии, в котором отсутствуют всякие нормы морали, наш с вами союз будет образцом чистоты и честности. Я буду несказанно высоко ценить нашу дружбу.
Он снова обвел нас всех глазами, улыбаясь, как я определил бы, жадной улыбкой, но вместе с тем усталой и вдумчивой. Помнится, я вдруг, к собственному немалому удивлению, понял, что столкнулся с совершенно новым для меня человеческим типом. Этот человек не мог не удивить меня. Мы ему и впрямь нравились и вызывали у него уважение, и он считал свой план восхитительным еще и потому, что мог бы постоянно бывать в нашем обществе.
«Как поведет себя Осмунд?» — пронеслось у меня в голове. Хелен поднялась и взяла его за руку. Но Осмунд и не собирался бушевать — пока. Спокойно, с презрением в голосе, проникшем, я уверен, глубоко в наши сердца — в сердца нас троих, — он спросил Пенджли:
— Вы это всерьез? Я имею в виду ваши высказывания о людях — о том, что мир погряз во зле, подлости и обмане.
— Конечно же, я отвечаю за каждое свое слово. Всякий, имеющий глаза, видит, а имеющий уши — слышит.
И тогда Осмунд взорвался:
— Вы представляете собой еще большее зло, чем ваш братец. Вы еще более достойны презрения, чем он. Жизнь великолепна. Люди прекрасны — они мужественны и храбры, способны на жертвы, они готовы творить добро. Но среди них временами то тут, то там возникают жалкие, отвратительные существа, подобные вам и вашему брату. Условия жизни в наше послевоенное время создают почву для процветания таких, как вы и ваш брат. И эта ничтожная кучка прохвостов может приносить обществу грандиозный по своему масштабу вред, разрушая его и развращая своим цинизмом. Возможно, я ничуть не лучше вас. Я опускался шаг за шагом, падал все ниже и ниже, будучи втянут в грязные дела, но по крайней мере, пока я жив, я прослежу за тем, чтобы вы больше никому не причинили зла.
Пенджли встал, подошел к Осмунду и вцепился пальцами в его рукав.
— Вы говорите как по писаному, я прямо заслушался, — сказал он. — Но не надо сгущать краски. Если вы считаете, что мир великолепен и в нем полно прекрасных людей, то я считаю, что мир порочен, лжив, гадок. Надо ли из-за этого ссориться? Вполне вероятно, что, если мы будем чаще видеться, вы сумеете убедить меня в обратном. Ведь вы же не убьете меня, как убили моего брата? Право, я этого не стою. И в конце концов, я вовсе этого не желаю. Что мне нужно? Всего каких-то несколько сотен фунтов в год и честь видеть вас иногда… Ну ничего. Вскоре я к вам снова зайду. Вот, оставляю вам свою визитную карточку. Кроме того, я буду вам писать. Уверен, мы с вами все уладим к нашему взаимному удовольствию. — Он дружески похлопал Осмунда по рукаву и направился к двери.
И тут одна за другой произошли три вещи, которые мне запомнились не слишком отчетливо. Осмунд схватил Пенджли за обе руки (но совсем не грубо) и задержал его. Поднявшись с кресла, я сделал то, в чем впоследствии ужасно раскаивался. А тем временем Хенч… Однако разговор о Хенче пойдет немного ниже.
Насколько я помню, я сделал следующее. Я не знал, каковы были намерения Осмунда. И просто боялся, что дальше последует еще одно убийство. В своем кармане, то ли просто по рассеянности, то ли по какой-то причине, таившейся в моем подсознании, я нащупал перчатки Хелен, подобранные мной в ее спальне, и, думаю совершенно безотчетно вытащив оттуда, держал их в руке.
И вот, как дурачок, я стоял и держал перчатки, занятый единственной мыслью: как Осмунд собирается поступить с Пенджли? И Осмунд их заметил. Его взгляд сосредоточился на них, словно в те секунды в его мозгу возникла какая-то связь, которая заставила его принять трудное для него решение.
Он посмотрел на меня. Я выдерживал его взгляд несколько мгновений, но потом опустил глаза. Это было как будто мы с ним перенеслись куда-то в уединенное место, где были мы одни, только я и он, — и, может быть, даже совсем не в этом мире.
Перчатки выпали у меня из рук. Они лежали на полу, у моих ног. Затем я услышал, как Осмунд заговорил с Пенджли, который не шевелился и не предпринимал никаких попыток освободиться. Он сказал ему:
— Ваше желание исполнится. Мы с вами никогда не разлучимся. Вы слишком опасны, чтобы позволить вам свободно жить и дышать в этом мире. Это, возможно, будет последний поступок в моей жизни — единственный порядочный поступок. Я сделаю так, что вы больше никому не будете опасны.
И третье, что случилось в тот момент, — Хенч, о котором мы все опять забыли, бросился к входной двери.
На пороге он оглянулся и выкрикнул истерическим голосом:
— Вы не видите, что натворили? Мы навсегда теперь в его руках! Я бегу в полицию, и потом вы будете мне только благодарны!
Несмотря на сумятицу, я сразу сообразил, что должен был делать, ринулся за ним, но Хенч успел, сорвав с вешалки свою смешную, крошечную шляпу, выбежать на лестницу и с громким топотом устремился вниз, на улицу.
Глава 11
В бутербродной
Я думал настичь Хенча на повороте лестницы, но меня оттеснила необычного вида толпа гуляк, которая с веселыми криками и хохотом проталкивалась мимо двери квартиры Осмунда на следующий этаж.
Это была целая процессия, состоявшая из ряженых обоего пола, одетых в маскарадные костюмы, отдаленно напоминающие одеяния древнегреческих богов. Я не мог разглядеть их как следует отчасти потому, что был слишком во власти личных переживаний, отчасти потому, что поверх псевдоклассических туник на их плечи были накинуты пальто и палантины, а отчасти и потому, что они с пением и радостными воплями спешили, обгоняя друг друга, наверх и там исчезали за лестничным поворотом.