— Ничего страшного, — сказал Людвиг, вернувшись на кухню и увидев немой вопрос во взгляде Хонды. — Всего лишь Италия.
— Вы уверены? — Япония выгнул бровь, со скептицизмом посмотрев на собеседника. — Со всего лишь Италией Вы не говорите вполголоса.
Германия тяжело вздохнул, сел за стол напротив Кику и посмотрел ему в глаза.
— Не хотелось утомлять себя под вечер ссорами, — Людвиг устало улыбнулся, едва заметно прищурившись. — Будет не очень приятно, если под вечер я накричу на Италию. Да и тебе скорее всего не очень весело слушать, как я его отчитываю.
— Извините, я просто переутомился, — Кику вздохнул, пытаясь отогнать навязчивые мысли.
Германия коротко кивнул, и больше они не разговаривали. Весь вечер Япония чувствовал себя так, словно сейчас уснёт, приложившись лицом к столу, но когда он лёг на футон в своей комнате, то сон сразу же куда-то исчез. Глядя в тёмный потолок, Хонда, переполненный давящей усталостью, пытался уснуть. Пока он держал глаза открытыми, они так и норовили закрыться, но когда он опускал веки, то вся сонливость растворялась, утекала сквозь пальцы, сколько бы Кику ни пытался её поймать. Часы на стене только нагнетали обстановку: монотонным тиканьем они лишь раздражали и вгоняли в тоску, словно насмехаясь над Японией. Спустя несколько часов тщетных попыток уснуть, Кику сердито упомянул в сердцах весну, из-за которой у него вечно появлялись проблемы с давлением. Выйдя в гостиную, он открыл окно, чтоб подышать воздухом с улицы. Небо было наполовину затянуто тёмно-серыми облаками, но луна была полностью открыта чужому взору, потому гостиная была залита белым, ослепляющим светом, осевшим даже на пальцах Кику.
— Япония? — Германия, видимо, услышал, как пол скрипел под ногами Хонды. — Ты чего здесь делаешь?
— Не могу уснуть, — Кику тяжело вздохнул, опираясь о подоконник. — Думаю, дело в давлении или что-то на подобии того.
Германия тоже подошёл к окну, Япония отодвинулся в сторону. Германия слегка подался вперёд, лунный свет падал ему на лицо, неровной яркой полосой расположившись на ресницах, отчего они казались на пару тонов белее привычного, практически лишённые какого-то цвета из-за слишком яркого освещения. Людвиг едва слышно выдохнул, слегка опустив веки. Кику поймал себя на том, что слишком засмотрелся, потому поспешно отвернулся к окну.
— А Вы почему не спите? — вопрос прозвучал немного более настойчиво, чем подобало. Япония не сводил глаз с неба, пытаясь выглядеть как можно более непринуждённо.
— Не знаю, — Германия неопределённо пожал плечами. — Просто услышал, что ты ходишь по дому.
Япония стыдливо нахмурился: ему не хотелось кого-либо беспокоить и уж тем более будить, но он забыл о том, как сильно скрипит пол.
— Ладно, мне пора, — Людвиг положил руку на плечо Хонды, отчего Япония незаметно вздрогнул. По его телу словно прошёл заряд электричества, выбивая воздух из лёгких. В пальцах болезненно закололо, по спине пробежали мурашки, а на душе стало пусто и холодно. Убрав руку, Германия ушёл, оставив Кику одного. Япония снова вернулся к себе, лёг на футон и попытался усмирить накативший ужас. Со временем ему удалось немного отделить чужеродные эмоции от собственных, понять где он, а где нечто иное. Инстинктивный испуг, сбивающая с ног тревожность, гул крови в ушах, подобный набату, дрожь по всему телу и резкая боль где-то внутри — всё это навалилось на Кику огромной волной, сшибающей с намеченного пути спокойствия и умиротворённости, выбивая из колеи быстро и надёжно. Закрыв побледневшее лицо трясущимися руками, он вдохнул, чувствуя, как расширяются лёгкие, с трудом наполняясь кислородом. Ясно понимая, что этот странный приступ появился без причины, Кику не мог противостоять нахлынувшему ужасу: множество негативных эмоций накрыли его с головой, смели все мысли прочь, подобно сильнейшему шторму, оставив после себя абсолютную пустоту, будто выжигая Хонду изнутри. К горлу подступил горький комок, невыносимо закружилась голова. Кику злился холодным, стальным гневом, смешивающимся с глубочайшей обидой за самого себя, дополненной бездонной печалью, от которой хотелось укрыться одеялом с головой, уткнуться лицом в подушку и отчаянно кричать, пока голос совсем не сорвётся. Но Япония лишь беззвучно вздохнул, повернув голову в сторону окна, всматриваясь в луну, укрытую облаками, и звёзды, тускло мерцавшие в тёмном небесном омуте, подобно орденам на иссиня-чёрном кителе.
***
Германия устало вздохнул, уставившись обречённым взглядом в документы, лежащие на столе перед ним. Голова болела от утомления, глаза протестующе расфокусировались, буквы и цифры на бумаге расплывались, а если он наденет очки, то глаза заболят ещё сильнее, чем сейчас. Он был неспособен продолжить разбор документов, но остановиться и отложить дела до завтра тоже не было возможным. Потерев правый глаз, Германия ощутил, как сильно он начал жечь — возможно, сосуд лопнул от перенапряжения. Медленно выдохнув, Людвиг закрыл глаза подперев голову рукой. Быстро возвращаться к напряжённой работе посте краткого отпуска всегда было сложно: режим сна сбился, разум поспешно привык к отдыху, в памяти ещё слишком отчётливо расцветают воспоминания о времени, проведённом в спокойной обстановке. Когда он закрывал глаза, то в памяти вырисовывались очертания тёмного моста, яркого солнца, нежно сокрытого облаками, синей мглы, расчерченной туманно-млечной полосой, внутри, как пожар в лесу, разгоралось приятное ощущение, вызванное совсем ещё недалёким воспоминанием.
Медленно подняв веки, Людвиг уткнулся взглядом в документы, что неизменно лежали на столе. Мимолётно появилась мысль о тщетности погружения в воспоминания, которым так часто в последнее время увлекался Германия. Каждый раз, закрывая глаза, он чувствовал, как его накрывает странное чувство, подобное тому, что ощущает человек, погружённый в тёплую воду. Ему хотелось как можно дольше ничего не делать, никуда не идти, а просто сидеть за столом, закрыв глаза, и вслушиваться в белый шум собственных мыслей. Но потом он, обычно, открывал глаза обратно, вспоминая, что у него есть ещё очень много работы и обязанностей. Иногда ему надоедало довольствоваться одними только воспоминаниями — тогда он усердно пытался прогнать лишние мысли прочь, полностью отдать себя работе и сконцентрироваться, как раньше, но снова видел мост, с каждым разом замечая всё больше деталей, которых не замечал в первый. Это было похоже на повторное чтение книги, так сильно любимой в детстве: поначалу ты с ностальгией читаешь знакомые абзацы, но после начинаешь отмечать то, чего никогда не помнил. А в итоге и вовсе разочаровываешься в книге, забываешь о ней и больше никогда не вспоминаешь, пока снова не натыкаешься на неё.
Германия попытался заставить себя написать хотя бы половину отчёта, когда дрожащую тишину его кабинета нарушил внезапный телефонный звонок. Недовольно нахмурившись, Людвиг взял трубку, приложил её к уху и покосился на вазу с цветами, чтоб дать глазам отдохнуть.
— Германия, — у него была привычка говорить своё имя в начале звонка, давая собеседнику сразу понять, что он желает слышать лишь краткие и информативный выражения.
— Как хорошо, что я тебя застал, — с той стороны раздался радостный голос Италии. Людвиг насторожённо прищурился: Феличиано совсем недавно отказался быть его союзником, перебравшись на сторону врага, а теперь Италия звонил ему средь бела дня, как ни в чём не бывало. — Я буду очень рад, если ты приедешь ко мне сегодня. Люди из моей страны построили красивый корабль, хотелось бы тебе его показать.
Германия тихо вздохнул, задумчиво стиснув губы. Поспешно согласившись, он окончил разговор и в последний раз посмотрел на бумаги, беспорядочно лежащие на столе. Пообещав самому себе разобрать их позже, Людвиг вышел из-за стола, повернувшись лицом к окну. Скользнув взглядом по соседним зданиям, он вышел в коридор, набросил на плечи пальто и пошёл вдоль улицы, опустив глаза. Добраться из Берлина в Венецию ему не составляло никакого труда: на вокзале его знала буквально каждая собака, что уж говорить о людях, работающих там. За то время, что Германия и Италия были союзниками, Людвиг успел провести в поездах столько времени, сколько не проводил даже дома — под тихий стук колёс, чьи-то приглушённые перешёптывания, редкий смех и звук собственного дыхания. Он успел выучить каждую мелочь, попадавшуюся ему на долгом пути в иную страну, вплоть до сломанных веток на деревьях и лужах в форме птиц. И где-то на половине пути он всё время засыпал, то прислонившись щекой к холодному и слегка пыльному стеклу, то кое-как устроившись на сидении, до тех пор, пока кто-то его не разбудит. Но, просыпаясь, он никогда не чувствовал себя отдохнувшим: глаза всё так же болели, закрываясь из-за усталости, кости ломило, а в душе распускалась всепоглощающая тоска. Ему казалось, что никто его в этом городе и не ждёт, что зря он вообще сел на поезд, зря потратил деньги на билет и снова зря уснул на середине пути.