Пет, уже два года спустя куда более изощренные меры, чем разбитие стекол, применяли солисты и коллективы к сочинителям фельетонов.
И проживал в столице один актерский дефицитный талант. В сфере искусств перебивался он тем, что озвучивал икание на киностудиях при дубляже иностранных неореалистических фильмов. И семья его очень гордилась, что папа делает киноискусство. Папа тоже гордился, и на этой почве бесчинствовал в общественных местах и в быту.
Ах, не трогать бы его. Обойти. Сочинить бы хвалу про драматургический триптих «Проснись и пой!», «Садись и ешь!», «Встань и иди!». Сочинит! бы и жить — как люди, с правом на уважение и покой.
А нет, не хватило ума, разругал дефицитный талант. И пришло двадцать шесть коллективных писем: «Мы, поклонники светлого дарования, Ю. Анального возмущены»…
И белым днем заявился в редакцию атлет в целлулоидной шапочке «Тур-де-Франс», в рубахе с карманами сзади, словом — велосипедный гонщик и олимпиец.
— Вопще, — сказал он редактору, — мне от этих дел ни жарко, ни холодно. Я человек здоровый, нормальный, у меня реакция на темноту вполне тоже нормальная, мне в зале свет погаси, так я сразу засну, но зачем моего брата обидели? Бросили тень зачем? Других разве нету мер, кроме гробить статьями? А человек теперь умом повредился: я с тренировочной езды как приеду, так он сразу берет бидон, к велосипеду садится и доит его в бидон за инструментальную сумку, будто велосипед есть коза, и улещивает его: «Машка, Машка»…
И как ясе дорого обошелся автору данный редкий артист! Сколько заступников за него отыскалось! И как нескоро удалось доказать, что мозг Анального — в полном порядке, а велокоза — всего лишь штукарство и недостойные трюки.
Обязательно надо выносить уроки из жизни. Некоторые не выносят — и вот отрезают себя от широких слоев знакомых, и вот они — интеллектуальные бобыли, и никто не поздравит их с праздником на открытке «В честь 160-летия изобретения крепостными крестьянами братьями Дубиниными нефтеперегонного куба».
Скажем, отрешиться бы по-мудрому от этих рецензий, от профундо-басов и либретто, а писать насчет экономики. Любо-дорого это, и без промедления приходят ответы на фельетоны от советских хозяйственников, без неуклюжих и неспортивных выкручиваний: «Обсудив фельетон «Дорогу человеку с улицы!», коллегия Министерства станкостроения сообщает: факты, приведенные в фельетоне, подтвердились. Министерство принимает меры:…»
И далее твердые пункты: 1, 2, 3…
Это в сфере промышленности, транспорта, добычи ископаемых и морепродуктов.
Но никогда, ни в жизнь не подтверждаются факты, если пишете вы об искусстве.
Вы ударите по сестрам Монгольфье и еще каким-то Эсфири Тэц с Ольгой Грэе (филармонические блекотуньи, эксплуатация долготерпения слушателей), — но не дождаться вам кирпича в окно или: «Факты, изложенные в… подтвердились». Стекла будут все в целости, но доставит редакционная почта эпистолу: «Напрасно филармоническая общественность города Уникального надеялась на квалифицированную оценку местных творческих сил представителем столичной прессы. Автор истратил свою потенцию на посещение уникальненских злачных мест, в алкогольном дурмане не найдя даже времени посетить филармонию».
И зря бедолага автор с блужданием во взоре и дрожью в запястье сядет сочинять докладную, сбиваясь на дикий делопроизводительский стиль:
«В свете сообщенного обо мне руководителями филармонии гор. Уникального сим извещаю, что сообщенное обо мне является голым вымыслом. В состоянии трезвости мною проведены исчерпывающие беседы с руководителем филармонии Ермиловым-Дюбуа, членами худсовета Цилей Габбе и Кондаковым. Беседы производились как раз в помещении филармонии, десятый этаж Дома учреждений, правое крыло, комнаты 947, 948, 949. В комнате 949 в клетке висит птица (щегол), в машинке «Башкирия» буква «ы» западает, ножка дивана передняя правая отсутствует, заменена как подпорой трудом К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве». В шкафу стоит латунный венок с гравированной надписью «В дань уважения». Циля Габбе наверняка бреет под носом. Более добавить ничего не имею».
Да. Все ясно. Он был трезв и со всеми имел беседы. Он исполнил свой долг. Но ничего под рубрикой «Меры приняты» не появится во след фельетону. И долго еще будут забрасывать автора по телефону и почтой кизяками и всяческими гуано почитатели и тайные члены семьи Ольги Грэе и сестер Монгольфье.
И зря автор будет ходить, по привычке всматриваясь в глубины искусства: ба, это что за поветрие? Что за соавторство такое настало для классики: Легар — Артамошин, Коровьев — Бабель, Булгаков — Шегера. Как не стыдно привешиваться современным товарищам? Все-таки Легар — это вам не трамвай, переполненный в час пик!
И только сядет, только перышком упрется в бумагу словесник — тут навалятся на него сомнения. Заметим — не беспочвенные сомнения. Кое-чему уже жизнь научила, вышколила. Ведь такая поднимется буря, такие силищи выставят против словесника, от таких невероятных людей раздадутся звонки и упрашивания, что еще три года спустя будет автор делать свои этюды, наброски на обратных сторонах рецептов успокоительных средств седуксен и элениум.
Тут само собой он одумается, возьмется за ум, начнет лопатить экономические аспекты, и увеличится приток денежных средств в обносившееся его семейство, и лишь по вредной инерции остро все примечать он скажет себе: погляди, до чего певец Н-ский предприимчив, находчив! Вот и голос пропал совсем, а он не уходит со сцены, перешел на актуальные куплеты. От находчивости он рассуждает: эти вещи сколь плохо ни пой, все равно разругать не посмеют, и продлишь этим самым свой певческий век безразмерно. Так находчивый нищий, побирающийся в дни хоккейного чемпионата в хоккейный шлем, наберет подаяний значительно больше, чем коллега его, собирающий просто в руку.
Но тут встрепенется и вздрогнет от диких ассоциаций, от возможных параллелей бывший критик искусств, поднимет парусом воротник и убыстрит шаг, чтобы попасть на симпозиум «Оптимизации умственного труда работников горячих цехов». Хочется, знаете ли, тиши и глади, и просто тошно иногда вспоминать, что подробности — в афишах, билеты — в кассах.
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.
Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.
Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.