Володя опомнился, когда Женька вскочил со стула и затопал ногами, что есть мочи крича:
— Бис! Марфина, бис!
Ольга не встала и, опустив голову, не улыбаясь, пережидала шум.
— «На тройке»! — объявил Юрий.
Он тоже притих. В его беспечных глазах застыло смущенное удивление.
И опять в зал полился свежий ливень светлых, радостных звуков.
Ребята не отпускали Ольгу со сцены. Она три раза сыграла «На тройке», а они всё хлопали, хлопали…
Ольга, раскрасневшись, сидела возле рояля, стесняясь кланяться и не решаясь уйти.
— Не могу больше. Устала! — сказала она Юрию, почти умоляюще глядя на него.
— Ребята, она больше не может! — стараясь перекричать школьников, объявил Юрий.
— Бис! — заревел в ответ зал.
И Юрий тоже неистово захлопал в ладоши.
Но занавес снова задвинулся.
Женя Горюнов смотрел на закрытый занавес, словно чего-то еще дожидаясь.
— И я не отказался бы стать музыкантом, — сказал он, тихо вздохнув.
— Так давай! Женька, давай! — твердил Володя. — У меня так же в точности было. Пришел на концерт. Слушаю… Ну, и решил. Женька, хочешь? Советую!
Ребята расходились. Зал опустел, только в первом ряду, вокруг Анастасии Вадимовны, столпился народ: Андрей Андреевич, Наталья Дмитриевна, Ирина Федоровна, директор… Они все оживленно что-то ей говорили — должно быть, делились впечатлениями и хвалили Ольгу.
— Володя! — закричал Шурик. — Вон Володя, смотрите.
— Иди сюда, Новиков, — позвал директор.
Он снял очки, протер платком, надел и поверх них поглядел на Володю.
— Что вы скажете о нашем докладчике, Наталья Дмитриевна? — спросил директор учительницу музыки и потрогал усы. Это значило: директор доволен.
Наталья Дмитриевна, в длинном черном платье с брошкой у шеи, с изогнутым гребнем в седых волосах, показалась Володе еще выше и недоступнее, чем в первую встречу.
— Вы сделали не очень профессиональный, но хороший, человечный доклад! — сказала она и улыбнулась, и Володя понял, что она простая и добрая.
— Теперь идемте все к нам, — весело пригласила Анастасия Вадимовна. — Михаил Осипович ждет. Идемте. Пожалуйста!
Рядом с Ольгой очутился Юрий:
— Дайте номерок, я получу вам пальто… Из оперетт вы тоже играете?
— Из оперетт я не играю, — ответила Ольга, удивленно приподняв правую бровь. — Я люблю играть в лото. Хотите, пойдемте к нам?
Кажется, Юрию было безразлично, оперетта или лото, — лишь бы Ольга его позвала. Впрочем, Володе тоже очень хотелось пойти к Марфиным.
Вдруг он увидел отца. Отец стоял в конце зала, делая вид, что читает стенную газету. Должно быть, он чувствовал себя здесь неловко и связанно и, не оглянувшись, вышел из зала. Только теперь, увидев его, Володя вспомнил об отце. Он ни разу за весь вечер о нем не подумал. Ни разу! У него пропала охота идти к Марфиным. Володя незаметно отделился от веселой компании и кинулся догонять отца:
— Папа! Ты…
Он не знал, что сказать. Понял отец, что Володя забыл о нем на весь вечер? Нет, должно быть, не понял. Он был растроган, оживлен, разговорчив.
— Очень я доволен вашим концертом, Владимир! Услышишь музыку — сердце словно весенним дождем обрызнет. Чисто, светло! О дурном да о вздорном и думать неохота! Не прожить человеку без песни, верно говорят… Давай-ка сходим, Владимир, на Волгу!
На набережной было пусто и глухо. Смутные очертания лип, широко распростерших корявые сучья, казались черными призраками. Стужей и сыростью дышала река.
Павел Афанасьевич встал у чугунной решетки, за которой высокая набережная круто спускалась к реке.
— Зря пришли, — сказал он поежившись. — Ан нет! Слушай, Владимир!
Внизу, под откосом, скрытое плотной завесой тумана, что-то совершалось — какое-то движение возникло там, полное неясных звуков. Что-то треснуло, гулко ухнув и прокатившись эхом вдоль туманной реки. И заворочалось, зашуршало, ломалось, плескало…
На Волге начался ледоход.
ВОЛГА ТРОНУЛАСЬ В ПУТЬ
Утром туман разошёлся, прояснело; светило солнце, журчали ручьи. На улице стоял тот радостный гомон, полный воробьиного щебета, ребячьих криков, шума воды, какой приносит весна.
Пока Володя добрался до школы, спугивая по дороге воробьев и разбивая уцелевшие в тени заборов хрусткие льдинки, небо налилось яркой, почти летней синью.
На дворе у ворот натаяла лужица; в нее, словно в зеркало, смотрелась березка, спустив к воде длинные ветви. Эту березку посадила Варвара Степановна. Она вместе с «ботаническим активом» посадила акацию, кусты жимолости, сирень вдоль забора. Окающий, веселый басок Варвары Степановны сейчас разносился по всему двору: