Она позвала Шурика и вместе с ним проводила Володю до двери.
— Не беспокойся, Володя, — покровительственно говорил Шурик, — мы всё устроим. Ты мне скажи, если тебе еще что-нибудь надо организовать. Я организую сейчас же!
В небе неслись клубящиеся, как дым, и от лунного света белые облака, когда Володя вышел на улицу. Светлея, темнея, летели рваные, легкие клочья, летела им навстречу луна. Ощущение странно быстрого, тревожного движения охватило Володю. Резкими порывами дул восточный ветер, с каждым его рывком из-за дома поднималась волна широкого, протяжного шума. Шумел сад. И чудилось — невдалеке уже бродит весна, с капелью, туманами, грачиным переговором, с густыми, влажными запахами, от которых в висках и во всем теле тревожно и радостно стучит кровь. Вот случится что-то, придет…
ОТЕЦ
Только возвращаясь домой, Володя вспомнил об отце. Сердце окатил холодок. Сейчас, после вечера, проведенного у Марфиных, после «Баркаролы», неловко и стыдно было представить, что отец снова будет ругать его и кричать. «Где ты болтался, бездельник?» — спросит отец, бледнея от гнева. Когда он бледнеет, на его худом, с острыми скулами лице заметней воспаленные веки.
— Совести нет у тебя! — охнула бабушка. — Ушел из дому не пивши, не евши — и до позднего вечера. Я за день извелась.
Володя заметил: дверь комнаты при его появлении, скрипнув, закрылась. — Папа вернулся? — спросил он, входя в ярко освещенную, чистенькую кухню.
— Пришел. Дома. А ты повинись перед ним, мил человек. Нехорошо эдак-то перед отцом петушиться.
Бабушка взялась за вязанье.
Ее сухощавые, в синих прожилках руки проворно перебирали спицы. И сама она была сухощавая, легонькая, с маленьким, морщинистым лицом, седыми волосами, собранными на затылке в комочек, и неожиданно ясным взглядом темных, невыцветших глаз.
Сколько помнил Володя, она никогда не сидела без дела.
— Пробовала я допытаться о Павлушиной заботе. Куда там! Разве выспросишь у такого? А не ладится. Вижу. Сам-то ты ничего не приметил? — зорко взглянув на Володю, спросила бабушка. — Молодость! Неласковы вы к старикам. Я, как он распалился поутру нынче, разом смекнула — споткнулся обо что-то Павел Афанасьевич. Бывает: конь и о четырех ногах, да спотыкается… А ты, Владимир, будь со мной обходительней, — опустив на колени вязанье, заключила бабушка.
— Я разве, бабушка…
— Знаю. Любишь. Про обхождение речь. Надо потише, повежливей. Я тебе кто? У других мать… Ну ладно, ступай-ка к отцу. Повинись.
Володя вошел в комнату. Отец стоял спиной к двери. Опершись обеими руками о края стола, он нагнулся над доской с чертежами. На сутулых плечах отца пиджак висел, как на вешалке.
— Папа! — позвал Володя.
Отец обернулся.
— Папа! — быстро заговорил Володя, боясь, что отец начнет его бранить. — Я задержался на комитете. Мне поручили сделать доклад. А потом пришлось зайти по делу к одним… Тоже важное дело, никак нельзя отложить. Я там заговорился о деле, забыл, сколько времени. Пап! А ты не сердись!
Павел Афанасьевич, мягко ступая войлочными туфлями, подошел к Володе. Они были почти вровень ростом, только Володя тонок и гибок, а Павлу Афанасьевичу годы попригнули плечи.
— Большой ты у меня вырос, — сказал отец. — Посидим.
Они сели на диванчик. Отец курил и молча смотрел на Володю.
— Что ты все смотришь? — смутился Володя. — Смотрит все, смотрит… Лучше ругай.
Отец усмехнулся:
— В педагогическом деле подход требуется. Когда шумом воздействуешь, а когда — тишиной. Как обстоятельства скажут.
— Почему ты меня утром назвал барчуком? Справедливо?
— Я тебе барствовать не позволю, — нахмурился отец.
— Не позволишь! — пожал плечами Володя. — Я сам себе не позволю.
— На бабку не смей кричать.
— Не кричу. Это ты на всех кричишь.
— Дерзкий ты, Володька, — не то с любопытством, не то с удивлением признался Павел Афанасьевич. — От прямоты дерзость — ничего, от озорства — плохо. А, пожалуй, помалкивать во всех, случаях выгодней.
Володя вскочил с дивана.
— Зачем ты мне так говоришь? Зачем? А ты, ты… молчун? Разве ты такой? Я разве не знаю!
Отец взял Володину руку и, пригнув, посадил рядом с собой:
— Ты, Владимир, о человеке по словам не суди. Суди по делам. Может, я не тебе, а самому себе посоветовал. Да напрасно. Не в моем характере осторожничать. Мы с тобой, Володька, будем жить напрямик.
— Рассказал бы все, — утихнув, попросил Володя.
— Расскажу, придет срок.