Гибнут один за другим наши славные летчики, в том числе - ветераны. Уже нет Мильгунова, Трычкова, Харламповича, Чевырова, Гилевича, Губатенко. В октябре сорок первого огненным факелом врезались в фашистские танки комэск Гречишников со штурманом Власовым. И вот сегодня мы потеряли два самых лучших, самых опытных экипажа.
Командир эскадрильи майор Михаил Плоткин. Совсем недавно ему вручили Золотую Звезду Героя. Вместе с ним получил второй орден штурман Рысенко, третий орден - штурман Надха. Двумя орденами был награжден стрелок-радист М. Кудряшов.
...Преображенский улетел в Ленинград. В полку - траур. Летчики ходят мрачные. Такая утрата невосполнима".
"21 марта. Сегодня назначен командиром звена в третью эскадрилью..."
Утром меня вызвал полковник Преображенский.
- Ну, лейтенант, как успехи? Как машина, понравилась? Когда собираешься воевать?
Засыпал вопросами, а сам улыбается. Только глаза смотрят строго, испытующе.
- Успехи пока небольшие. Погоду вы знаете: больше сидим, чем летаем. А машина хорошая. Воевать готов хоть сегодня, только кто рискнет разрешить, коль программа еще не закончена?
- Кто рискнет, не твоя забота. Сам-то ты как, уверен?
Чувствую, неспроста он меня донимает, а как ответить - не знаю. Скажу, что не уверен, - может подумать, что трушу. Отвечу наоборот - вдруг опять обвинит в несерьезности? "У нас и живут и воюют только по совести", вспомнил его выражение.
- В себе я уверен. Боевое задание выполню. Комиссар почему-то нахмурился. Вид у него усталый, болезненный. Говорят, он уж несколько дней нездоров.
- А ночью? - говорит он с натугой. - Ночью на этой машине еще не летал.
- И ночью не страшно. На "эмбээрах" и в дождь, и в пургу летали.
- Что ж, - облегченно вздыхает Преображенский. - Другого ответа мы и не ждали. По нашему представлению ты назначен командиром звена в третью Краснознаменную эскадрилью. После гибели Плоткина ее командиром утвержден гвардии старший лейтенант Дроздов. Иди представляйся и начинай воевать.
- А экипаж? А другие? - вырвалось неожиданно.
- И экипаж, и другие останутся в первой, у Кузнецова, - сказал комиссар. - К ним новые летчики прибывают. Тренировку закончат - к вам прилетят. Воевать вместе будете.
С командного пункта я вышел с тяжелым чувством. Конечно, приятно, что мне доверяют. Но уйти от друзей, покинуть тех, с кем делился и горем и радостью, кто роднее и ближе всех...
Встретил Дроздов меня просто, душевно.
- Прилетел в пашу стаю, соколик? - протянул он широкую пухлую руку. Ну, тащи барахлишко, селись в нашей хате. Живем мы все вместе. Места хватает. Знакомься с товарищами.
- Штурман вашего экипажа Петр Кошелев, - представился первым худощавый капитан. - Это я тебя к нам в эскадрилью перетянул, - шепнул он мне на ухо. - У нас и летать уже не с кем. На перегонке к тебе присмотрелся. Теперь и жить, и умирать вместе придется.
Третья Краснознаменная
"23 марта. Наша эскадрилья перелетела под Ленинград, на новый аэродром. Теперь полк базируется в трех местах: первая эскадрилья формируется и тренируется на тыловом аэродроме в Вологодской области, вторая эскадрилья, укомплектованная самолетами СБ, базируется в Ленинграде, третья - под Ленинградом..."
Под нами мелькают крыши домов, придорожные столбы, огороды. Пролетев над нашей деревней, берем курс на Тихвин. В строю клина пять самолетов. Нас ведет сам полковник. Комэск у него в правом пеленге. Пристроившись к самолету Дроздова крыло в крыло, стараюсь держаться чуть выше. За полковником в левом пеленге летят экипажи Пяткова и Бунимовича.
Дроздов точно держит дистанцию и интервал до ведущего. Как человек он мне нравится. Среднего роста, темноволосый, с мягкими округлыми чертами лица, Александр Тимофеевич почти всегда улыбается, заражая всех окружающих неиссякаемой бодростью и оптимизмом. А главное, он классический летчик, решительный, смелый, находчивый. Кроме того, музыкант: играет на корнете, пианино, баяне. Утром он будит нас виртуозной игрой на трубе. За обедом услаждает слух бравурными звуками фортепиано. А вечером частенько сменяет Виктора Алексеева, справляясь с баяном не хуже артиста. Рядом с ним всегда чувствуешь себя свободно и просто.
Штурманом у него летает старший лейтенант Котов. Меткий бомбардир, грамотный опытный навигатор, Никита Дмитриевич - весельчак по натуре, ни на шаг не отходит от командира. Когда Александр Тимофеевич играет, Котов тихонько подпевает ему густым баритоном.
Старший лейтенант Алексей Захарович Пятков - замкомэска. Худощавый, выше среднего роста, он по характеру кажется замкнутым и нелюдимым. Густые черные брови у него всегда чуть насуплены. Исключительно пунктуален. Без указания выполняет с поражающей точностью, буквально по секундам. С ним летать мне не приходилось, но говорят, что техника пилотирования у него отличается чистотой исполнения всех элементов.
Его штурман - лейтенант Евгений Шевченко, высокий широкоплечий мужчина, на земле молчалив и немного медлителен. Но в воздухе он словно преображается, работает быстро и точно, а хорошая слетанность помогает им понимать друг друга без лишних слов.
Командир звена младший лейтенант Бунимович - мой одногодок. Его я знаю лучше всех остальных, так как познакомились мы еще в Москве и перегоняли самолеты в одном звене. Юрий высок, худощав. До прихода в наш полк он воевал на скоростном бомбардировщике и показал себя смелым, решительным летчиком.
В астролюке его самолета все время маячит голова капитана Гришина. Перевесившись за борт, он подолгу смотрит на землю и жестикулирует руками. Энергичный, непоседливый, штурман очень общителен, буквально не может терпеть одиночества. На земле он всегда в самой гуще людей, о чем-то спорит, что-то рассказывает и заразительно громко смеется.
На высоте четыреста метров пролетаем над Тихвином. От города почти ничего не осталось. То тут, то там из снежных сугробов уродливо вылезают обугленные обломки бревен, разбитые кирпичные стены и длинные, как зенитки, печные трубы.
- Как тут люди ютятся? - удивляется Кошелев. - На дворе холодина лютует. А они совсем без жилья...
За Тихвином снижаемся до бреющего полета, прижимаемся почти к самым макушкам деревьев. Теперь воздушные стрелки приросли к пулеметам, непрерывно наблюдают за воздушным пространством. Скоро Новая Ладога. Здесь нас уже могут перехватить фашистские истребители.
- Корма! Что притихли? Доложите обстановку! - командует штурман.
- На борту абсолютный порядок, - отвечает по переговорному устройству стрелок-радист старшина Лукашов. - Над нами истребителей нет.
- Сзади снизу противника не наблюдаю, - вторит ому воздушный стрелок сержант Бабушкин.
В голосах у обоих стрелков я чувствую спокойствие и и уверенность. Они провели уже не один десяток воздушных боев. На личном счету два сбитых фашистских истребителя. В последней жестокой схватке с противником им пришлось очень круто. "Мессеры" наседали со всех сторон. Георгий Лукашов отбивал их атаки огнем из верхнего турельного пулемета. Леонид Бабушкин отстреливался из нижней люковой установки. Вот тут и свалил Лукашов второго фашиста. Он подкрадывался сзади, укрываясь за хвостовым оперением бомбардировщика, находясь в так называемом "мертвом", непростреливаемом секторе. Выход был только один: вести огонь по фашисту через обшивку своего самолета. И Лукашов решился на риск. Пробивая крупнокалиберными пулями киль собственной машины, он ударил "мессера" по кабине. Но и фашистский летчик в последний момент сумел изловчиться. Разрывом его снаряда как бритвой разрезало трос руля глубины. Самолет потянуло в пикирование.
- Отказ управления! Экипажу покинуть машину на парашютах! - командует летчик Константин Драпов.
Лукашов наклоняется вниз. Концы оборванного троса болтаются перед глазами. Решение зреет мгновенно.
- Бабушкин! Леня! Быстрей становись в турель! Командир, управляй, я попытаюсь исправить!