"29 августа. В мою палату положили летчика-истребителя Пашу. Ранение у него пустяковое. Пуля снизу влетела в кабину, пробила уложенный парашют и застряла в мягкой ткани бедра. Привезли его с операции, переложили с тележки в кровать, и лежит он насупленный, нелюдимый.
- Паша! - говорю я ему. - Если тебе очень больно, реви, не стесняйся. Говорят, от крика легче становится.
А он лежит и молчит, ну словно не слышит, только брови хмурятся больше. Потом повернулся ко мне и спрашивает:
- На лбу у тебя что за отметина?
- Осколочком, - отвечаю, - еще в сорок первом царапнуло.
- Осколочком, говоришь?.. Отметинка славная. С такой и друзьям показаться не стыдно. А у меня? Ты только подумай! Допустим, рубец мой в бане увидят?.. Засмеют, не иначе. Скажут: "Ты что, от фашистов бежал или в атаку задом кидался?"
Ох и взорвался я смехом после его монолога! Даже сестричка с поста прибежала. Потом он отмяк, улыбнулся и сказал успокоенно:
- Наверное, скоро друзья подойдут - навестить обещали. О нашей беседе ты им ни гуту. Узнают - со свету сживут. Им, зубоскалам, любая зацепка сгодится..."
"2 сентября. Вчера над Красногвардейском сбили экипаж старшего лейтенанта Овсянникова. С ним погибли штурман старший лейтенант Пронин, воздушные стрелки сержанты Швалев и Рязанцев.
Самолет загорелся на подходе к вражескому аэродрому, но они маневрировали на боевом курсе, пока не сбросили бомбы. Потом машина взорвалась...
Эх, Леня, Леня! Был ты первым моим командиром звена, наставником и другом после училища. Вместе летали в финскую, начинали Отечественную. Как-то перед войной, проезжая через Москву, зашли мы в один из домов на улице Полины Осипенко. Там я увидел твою мамашу. С какой радостью, с какой любовью она тебя встретила!.. Вспоминая об этом, с трепетом думаю: как же воспримет она эту скорбную весть? Обещаю вам, братцы, если еще доведется мне сесть за штурвал, то первый удар будет за вашу светлую память!"
"3 сентября. Данович - кудесник! Творит чудеса!
Привезли к нам сегодня с передовой двух матросов. Видно, сошлись они врукопашную с фашистами и напоролись на автоматный огонь. Очередями в упор их почти пополам перерезали. Отбросил все дела Федор Маркович и пошел оперировать. Шесть часов простоял у стола. Ни на секундочку не присел, хотя, наверно, устал до предела. Сейчас оба раненых лежат в соседней палате. От наркоза еще не очнулись, но живы... Это, наверное, не мастерство, а искусство. Все врачи восхищаются, говорят, что он их воскресил. А выздоравливающие тихонечко ходят по коридору, стараются через дверь на них поглядеть. Только не всем удается. Сандружинница не разрешает".
"4 сентября. В ночь на 3 сентября не вернулся с задания мой друг по училищу, первоклассный боевой летчик капитан Иван Зотов. Погиб он в районе Луги вместе со штурманом старшим лейтенантом Левитовым и воздушными стрелками Майоровым и Поповым. По докладам летавших в ту ночь экипажей, Зотов первым пробился через зенитный заслон к аэродрому противника и сбросил бомбы в районе стоянки вражеских самолетов. Остальные штурманы производили бомбометание, используя эти пожары как точку прицеливания. Уже после выхода из зоны обстрела зенитной артиллерии его атаковал и поджег фашистский ночной истребитель. Перестрелка длилась недолго. Внезапность атаки дала врагу огромное преимущество...
Вот и еще один экипаж не вернулся на нашу обжитую базу. Погиб один из самых близких моих друзей. Сердце, наверное, одеревенело. Хотел бы заплакать, но не могу. От злости мутится разум, а глаза остаются сухими. Так хочется побыстрее вернуться в полк, повидаться с ребятами. Какие же они молодцы! Сумели так насолить фашистам, что враги из Германии к Луге опытных ночников-истребителей перебросили".
"6 сентября. В соседнюю комнату положили знакомого летчика-истребителя Зосимова. Все удивляются, как он домой через фронт дотянул? Как сумел привести и посадить самолет почти без сознания? Снаряд "эрликона" разорвался в кабине. Осколки страшно изранили ноги и грудь. А за время полета он потерял столько крови!.."
Пока везли его в госпиталь, ноги поразила гангрена. Данович решил их немедленно ампутировать. Но этому воспротивился заместитель командира полка майор Кудымов, приехавший вместе с раненым. Сам Зосимов говорить уже не мог, так как был без сознания.
- Вы его в жизни не знаете, - заявил Кудымов Дановичу. - Это не человек, а огонь. Красавец, спортсмен, весельчак. Вечно смеется и шутит, прекрасно танцует. Главное, летчик отменный. Без ног и представить его невозможно.
- Он же умрет, - возразил Федор Маркович.
- Если уж суждено ему умереть, - насупил рыжеватые брови майор, пускай умирает с ногами. Без них он уже не жилец, живым в мертвеца превратится. Делайте что хотите, но ноги ему сохраните.
И Данович решился. Для Кудымова и меня эта операция казалась мучительно долгой. Когда она кончилась, Зосимова положили в кровать, а над всем его туловищем марлевый колпак натянули, чтобы ничего не попадало на обработанные, но совершенно открытые раны.
Уже почти сутки Зосимов не приходит в сознание, однако я за него не волнуюсь. Верю в Дановича безгранично. Разбитое колено у меня заживает. Нога начинает сгибаться. А скольких, как говорят, безнадежных отнял он у смерти! Привозят их почти непрерывно и днем, и ночью. Он оперирует как автомат, почти без отдыха и без сна. Большинство его операций заканчиваются благополучно. Казалось бы безнадежным он возвращает самое дорогое возможность жить на земле.
На днях встретил я одного краснофлотца. Парнишка молоденький, стройный, веселый. К Дановичу заходил попрощаться. На коже лица заметны следы ожога. Тут и узнал я его историю. Он горящий боезапас из подводной лодки выбрасывал. Пылающие снарядные ящики на руках поднимал и бежал с ними. Корабль свой он спас, но себя изуродовал. Лицо, грудь и шея спеклись в одном кровавом ожоге. Долго лежал краснофлотец под марлевым колпаком, именно под таким, под каким лежит сейчас Зосимов. А теперь снова в строю. Наверное, воюет на спасенной им лодке.
Верю, что и с Зосимовым так же получится. Будет он снова летать и плясать. Раз уж Данович решился - исцелит обязательно.
Рядом с его кроватью сидит в бессменном дежурстве сандружинница Шурочка. Молодая красивая девушка добровольно ухаживает за самыми тяжело раненными. Она - ленинградская комсомолка.
"8 сентября. Снова меня навестил Петр Кошелев и принес печальную весть. Ночью над Лугой ночной истребитель сбил еще один наш экипаж. Погибли летчик капитан Кузнецов, штурман старший лейтенант Ткачук, стрелки сержант Тесленко и матрос Добкевич.
Совсем недавно в полку было три Кузнецова: лейтенант, капитан и майор. 14 июля погиб лейтенант Сергей Кузнецов со штурманом лейтенантом Гусаровым и стрелками Храмовым и Васильевым. Вчера погиб капитан. Остался только Сергей Иванович, командир эскадрильи, но Петр сказал, что он переходит в разведывательный полк. Выходит, из трех Кузнецовых я не застану ни одного. Конечно, с Сергеем Ивановичем, может, и встретимся, а с другими..."
"14 сентября. Сегодня меня наградили орденом, прямо здесь - в госпитале..."
Начался этот день как обычно. Из палаты пошел я в столовую, из столовой - на перевязку, с перевязки направился снова в палату. Вхожу, а сестричка постель аккуратненько заправляет, подушки красиво укладывает. Меня увидела и говорит:
- Вы пока не ложитесь. Сейчас начальство большое пожалует. Я побегу доложу, что вы здесь.
Сел я на табурет, ногу поудобнее вытянул, трость к стене прислонил, а сам думаю: "Ошиблась она. Кто из начальства может меня навестить? Кому я здесь нужен?" Гляжу, открывается дверь и первым заходит член Военного совета Краснознаменного Балтийского флота дивизионный комиссар Филаретов. За ним появляются Оганезов, Данович, Кошелев и трое совсем незнакомых мужчин в накинутых на плечи халатах.