Мы, оледовские, без объяснений поняли, чего вдруг Альберт Григорьевич оставляет фирму. Собирал нас в команду не он, сверх зарплаты подбрасывал не он, и служили мы не ему, а «Оледу», душой которого с первого дня был нынешний президент.
Без подсказок мы поняли: Бобу наш президент избрал для заключительного аккорда. Дураку ключи от города вверяют только в одном случае — для сдачи города. Умные от ключиков загодя освобождаются. Вон Гаврила Попов, главный стольники поморжевал на публику, пожировал для близких, Москву в помойку превратил, а теперь, говорит, чистым делом займусь, в политику душа рвется. Будто великую державу по миру пустить не политика… Все эти местечковые дельцы, квазидемократы из одной жуликоватой команды вышли, из КПСС, а наш президент политику у лагерной профессуры постигал, десять лет на свои университеты потратил. Вор в законе. Честнее воров в законе дельцов нет. Сказал — сделал. За что жулье их и побаивается, зато нормальный деловой мир уважает. С нашим такие боссы ручкаются, какие вороватой нынешней знати и не снились. Ротшильдово семя — не слабо? Кто, к примеру, Бурбулиса в потайную картинную галерею пригласит? А нашего приглашали. Богатый человек с кем попало не водится, отменный нюх. У всех нас чутья навалом, да что с того, когда мы по телевизору видим Бурбулиса и понимаем — вылитый Бурбулис. Все мы — как те борзые: гоним лису, а шапочки другие носят, зайца затравим, а мясцо хозяину, нам краюшка черствого. Вот и наловчились приворовывать да помалкивать, когда ключи от города у дурня. Еще хуже, когда они у проходимца. Такой полцарства за коня отдаст не моргнув глазом, а за свое хлебное место страну кровью зальет.
Наш Боба из первой категории властителей. Оно и лучше. Сидим, помалкиваем, кандидатуру Бобы поддержали беззвучно. Пусть его.«…Так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему», — точно, каждому из нас вспомнилось, все усмехнулись. А стишата Бобовы, много нам веселых минут доставили.
Тут все просто. «Бабуин» открывали на бойком месте для состоятельных клиентов и для своих незаметных сходок за эстрадкой. Занюханное прежде помещеньице двадцать на сорок отделали зеркалами, дубом, кабинеты встроили для интима, швейцар-привратник в красивой фуражке, ребят наняли в гиенной форме, входной билет десять штук стоит, не всяк в «Бабуин» сунется. Зато сервис на любой извращенный вкус. Парное мясо, шампиньоны, шампанское и рябчики, само собой, девочки «ню» встречают гостей, клиентами они становятся в процессе активного отдыха, было бы желание. И все пристойно. Кто с кунилингом и прочими штучками — под стол, кто купчишку без фантазии прихватил — пожалте в специальный кабинет, за отдельную плату.
С чем нам не повезло, так это с туалетом. Общий, с кафелем и дезодорантом, работал исправно, а наш персональный — мало того что узкий, как гроб на попа, так еще и забивался ежедневно. Не мозолить же глаза гостям, не ходить через весь зал в общий. Чего только ни предпринимали, каких сантехников ни обвораживали, а наша «белая лебедь» корм сглатывала плохо и сплевывала его на пол. Видать, сработали фановую систему в нашем здании еще рабы Древнего Рима, завезенные царем Горохом по культурному обмену. Или, что одинаково, в пору развитого социализма очередной перестройкой загробили. Нам не легче, президент от несносного характера белой лебеди бесился.
Как раз в пору очередного президентского гнева в «Бабуине» появился Боба, спасенный президентом на помойке. Отмытый и накормленный, он рьяно желал отработать свое спасение.
Выходил наш президент к белой лебеди чего-то не в духе, мы к дальнейшей беде приготовились, а вернулся в слезах от смеха. — Ты автор? — пригвоздил он пальцем Бобу. — Я, — с достоинством подтвердил Боба. Мы в непонятии головами вертим.
— Главпальто, иди в белую лебедь, ты у нас, пожалуй, самый тонкий ценитель прекрасного, — хохочет президент и Бобе пачку десятирублевок кидает, — ох, развеселил…
Возвращается Главпальто, пачку десятирублевок Бобе и от смеха давится. Мы — не исключение. Туда с удивлением, обратно — пачка денег наготове и в хохот. А Боба наши дары с достоинством во внутренний карман свежекупленного пиджака отправляет.
В общем, так: закрываешь дверь, готовый осесть на белую лебедь, а на двери в семь цветов радуги текст. Вначале что-то там про общественное, что белоручки России ни к чему, поэтому вам дружеский совет: «…Если масса велика сброшенного кала, так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему». В баночке сбоку действительно квач. Авторская работа, нарочно не придумаешь. С того дня Боба вошел в авторитет, гигиена коллектива легла на его узкие плечики. В грязные делишки президент его не пускал — поэт, он и есть поэт, трепло, — зато на переговоры с зарубежными гостями Бобу возили регулярно. Порой казалось, что от шлепка его ладошки по столу зависело подписание контракта. Как ни странно, границ дозволенного он на людях не переходил. Сидел в позе мудрого аксакала и помалкивал. Вовремя президенту или Главпальто поддакнет, и опять молчок, а заморские дуралеи все речи к нему обращали, переводчик только в его сторону переводил. Недурной имидж Боря себе среди иностранцев составил.