– Вздыхаешь, – ворчливо сказал ему Забродов. – Служба у тебя… Тогда придется Корсике без меня поскучать. Там же поговорить не с кем! Одни сплошные новые русские, и еще эти.., как их.., поп-звезды.
– Тоже верно, – снова вздохнув, сказал Мещеряков и рассеянно погрузил кончик своей сигареты в остатки кофе, плескавшиеся на дне чашки.
Раздалось короткое шипение.
– Фи, полковник, – сморщив нос, сказал Илларион, – что за манеры?
– Знаю одно местечко, – оживляясь, сказал Мещеряков, пропустив мимо ушей последнее замечание Забродова. – Ни гор, ни моря, зато уж разговоров!..
– Это тюрьма, что ли? – с подозрением спросил Илларион.
– Тьфу на тебя, – в сердцах плюнул полковник, – ну что ты за человек!
– Ах, не тюрьма, – с деланным облегчением взялся за сердце Забродов. – Тогда, может быть, Дума?
– У меня обед кончается, – сказал Мещеряков. – Мне говорить дальше, или ты будешь развлекаться словоблудием в одиночестве?
– Не буду развлекаться словоблудием, – покаянно свесил голову Илларион, – говори, о кладезь премудрости! Глаголом жги мое сердце.
Мещеряков немного подышал через нос, чтобы успокоиться. Подумать было страшно – провести с Забродовым месяц в одной комнате, хотя бы даже и на курорте. Особенно на курорте. Поговорив с бывшим подчиненным час, полковник начинал ощущать симптомы раздвоения личности.
– Так вот, – медленно сказал он, проверяя, как звучит голос. Голос звучал нормально. – Есть у меня один знакомый мужичок. Обожает выпить и почесать язык. Такие истории рассказывает – заслушаешься!
– Ну, таких я и сам знаю сколько угодно, – заметил Илларион.
– Таких ты не знаешь, – отмахнулся от него полковник. – Потому что работает он егерем в медвежьем углу. Псковская область, граница с Латвией, леса, озера, болота… И до цивилизации, между прочим, полчаса езды на машине.
– Комары, самогон, погранзона… – задумчиво продолжил перечисление Илларион. – А в цивилизацию пускают при наличии визы в паспорте.
– Рыбалка, – сказал Мещеряков. – Охота.
– Какая охота, – отмахнулся Илларион, – у меня и ружья-то нету. С револьвером, что ли, охотиться?
– Ружье я тебе мог бы и одолжить, – сказал Мещеряков. – При условии, что ты мне его вернешь.
– С патронами, – уточнил Илларион.
– С патронами, – вздохнул полковник.
– А ведь, пожалуй, годится, – сказал Илларион.
– Ну слава тебе, господи!
– А что я буду должен твоему егерю за гостеприимство?
– Пол-ящика водки, пачек десять питерского «Беломора» – и вы друзья по гроб жизни. Ему ведь там тоже скучно.
– И то верно. Ну, полковник, ну, удружил! С меня бутылка.
– Лосиный окорок с тебя, а не бутылка, – проворчал Мещеряков, убирая в карман сигареты и оглядываясь в поисках официанта. – Бутылка… Нашел алкаша. Впрочем, и бутылка тоже.
– Узнаю разведчика! – рассмеялся Илларион. – Договорились. Так, может, прямо сейчас и дернем? По маленькой, а?
– Изыди, сатана, – сказал Мещеряков. – У меня через час совещание.
– Так доставь подчиненным удовольствие, – с серьезным видом посоветовал Забродов. – Знаю я эти твои совещания, скука же смертная. А так, глядишь, народ повеселится.
– Генерал Федотов повеселится, – сказал Мещеряков, – совещание-то у него.
– Тогда, конечно, выпивка отменяется, – нахмурился Забродов и вдруг заговорил голосом генерала Федотова:
– Мне кажется, вы несколько забылись, то-ва-рищ полковник! Даю вам три минуты на то, чтобы привести себя в надлежащий вид!
– Похож, – вздохнул Мещеряков, поднимаясь.
К нему немедленно подошел официант, до этого момента прятавшийся от посетителей где-то в подсобных помещениях кафе. Друзья расплатились и двинулись к выходу. – Ты еще не заскучал от безделья, пенсионер? – спросил полковник, выходя на улицу.
Полуденный зной обрушился на них, как пудовый раскаленный молот. Мещеряков раздраженно оттянул книзу узел галстука и покосился на Забродова. Тот стоял рядом, блаженно щурясь на солнце – ни дать ни взять, сытый и всем довольный котяра.
– Брось, Андрей, – спокойно сказал тот, не поворачивая головы. – По-моему, на эту тему уже все сказано. И потом, от чего я никогда не страдал, так это от ложной скромности. Если я вдруг соскучусь, я не постесняюсь попроситься обратно.
– Ладно, ладно, не заводи свою шарманку, – сказал Мещеряков. – Тебя подбросить?
– Спасибо, я на колесах, – отказался Забродов, указывая на старенький, защитного цвета «лендровер», припаркованный у противоположного тротуара.
– О, – сказал Мещеряков, – а я и не заметил.
Жива еще твоя тележка?
– Эта тележка еще нас с тобой переживет, – заверил его Забродов.
– Типун тебе на язык, трепач, – скривился полковник.
– Ты знаешь, Андрей, – вдруг сделавшись серьезным, сказал Илларион, – англичане ведь продали «Ровер» немцам. «БМВ» его купила со всеми потрохами, слышал?
– Слышал, – сказал Мещеряков. – Ну и что?
– Я вот думаю, – задумчиво продолжал Забродов, – а почему бы нам не продать англичанам АЗЛК? Им ведь, наверное, скучно теперь. Вот и занялись бы хоть чем-то.
Мещеряков невольно фыркнул, представив себе эту сделку, но потом вспомнил что-то и помрачнел.
– Так когда тебе привезти ружье? – спросил он.
– Чем скорее, тем лучше, – ответил Забродов. – Я уже умираю без самогона и лосятины. Здесь меня ничто не держит, а обстановку сменить давно пора.
Полковник посмотрел на свою машину. Бдительный шофер, издалека углядев начальство, уже успел занять свое место и сидел там с таким видом, словно никуда и не отлучался. Полковник посмотрел на часы. До конца обеденного перерыва оставалось три с половиной минуты.
– Понял, – сказал Забродов, верно оценив все эти манипуляции. – Только снова поднимает нас с зарей и уводит за собой в незримый бой… Будь здоров, полковник.
Они пожали друг другу руки, после чего Мещеряков сел в машину и укатил. По дороге к управлению и после, когда он поднимался по широкой лестнице к себе на третий этаж, его не оставляло странное тягостное чувство. Но по мере того, как вторая половина рабочего дня набирала обороты, выходя на привычную бешеную скорость, заваленный по горло работой полковник позабыл про это неприятное ощущение.
… Бывший инструктор спецназа ГРУ капитан в отставке Илларион Забродов, расставшись с полковником Мещеряковым, по дороге домой сделал небольшой крюк, заехав к своему старинному приятелю, антиквару и букинисту Марату Ивановичу Пигулевскому. Забродов не спешил. С тех пор, как он оставил службу, торопиться ему, как правило, было некуда. Илларион никогда не отличался торопливостью. Теперь, для того чтобы жить размеренно и со вкусом, ему не приходилось преодолевать сопротивление внешних обстоятельств. С момента увольнения прошло уже немало времени, но на него до сих пор иногда накатывали приступы жеребячьей радости оттого, что у него теперь не осталось никаких обязанностей, кроме прав, и никаких знакомых, кроме тех, с кем бы он хотел общаться. Сейчас он испытывал один из таких приступов эйфории. Впереди была дальняя дорога с остановками где вздумается и ночевками под открытым небом, незнакомые места, новые люди и бездна новых впечатлений. Мысленно он еще раз поблагодарил Мещерякова за удачную идею, подумав мимоходом, что даже и от полковников иногда бывает какая-то польза.
У Пигулевского он со вкусом выпил чайку из антикварной чашки китайского фарфора, рассказал дару новых анекдотов, снова попил чайку, затеял и с позором проиграл горячий спор по поводу датировки одной редкой инкунабулы, добытой где-то неутомимым Маратом Ивановичем, понаблюдал, как тот раздувается от тихой гордости (спор был затеян и проигран исключительно для того, чтобы доставить старику удовольствие), и между делом сообщил, что покидает столицу недельки на две, а то и на месячишко. Старик заметно огорчился, и Иллариону пришлось пообещать ему порыскать по окрестным деревням в поисках антиквариата, после чего Марат Иванович несколько взбодрился, окрыленный, как видно, открывшимися перспективами.