– Хорошо сказано, – одобрил он. – Надо будет запомнить. Это все?
– Да пропади все пропадом! – сказал киллер и ударил кулаком по скамье. – Что я, нанялся свою задницу подставлять? Договоримся, капитан: я тебе все, как на духу, а ты меня в ментовку. Там хоть какой-то просвет. А тут, куда ни кинь – всюду дырка. Все скажу и все протоколы подпишу, мамой клянусь.
– Не стоит беспокоить старушку, – сказал Илларион. – Можешь ни в чем не признаваться и ничего не подписывать. Может быть, они тебя и выпустят. Ну, тогда снова встретимся, мне торопиться некуда.
Аркадий Савельевич набрал в грудь побольше воздуха и начал говорить.
– Ну, давай, – сказал Сорокин, пододвигая к Савельичу телефонный аппарат.
Савельич тяжко вздохнул и неохотно снял трубку.
– Не вздыхай, не вздыхай, – сказал ему Сорокин. – Номер-то помнишь?
– Тяжко мне, – сказал Савельич, – муторно.
Не привык я на ментовку работать. Специальность у меня другая.
– Ну, не кривляйся. Что ты, как красна девица? Или мне выйти отсюда на пару минут?
Савельич быстро оглянулся на Забродова. Илларион сидел на подоконнике, обхватив руками колено, и улыбался, глядя во двор через грязное стекло. Почувствовав на себе взгляд Савельича, он обернулся.
– Звони, Савельич. Специальность твоя кончилась – считай, что уволен по статье. Тебя бензопила ждет не дождется, а ты здесь выкобениваешься, как пьяная балерина.
– А ты что, видел пьяную балерину? – заинтересовался Сорокин.
– Приходилось, – сказал Илларион. – Тяжелое, скажу я тебе, зрелище.
– Кто ж ее пьяную на сцену выпустил? – вскинул голову Савельич, которому до смерти не хотелось звонить.
– А кто тебе сказал, что я ее на сцене видел? – удивился Илларион, – Да ты звони, звони, не отлынивай.
– Падла ты, капитан, – обиделся Савельич и стал набирать номер.
Все трое сидели в скудно обставленной однокомнатной квартирке Савельича недалеко от Крымского вала, где по углам гнездились тараканы и поблескивали пыльными боками пустые водочные бутылки.
Впечатление беспорядка и убожества усиливалось тем, что посреди комнаты неопрятной грудой тряпья громоздилась выдвинутая из дальнего угла кровать, а в том месте, где она раньше стояла, пол был взорван, открывая черную дыру, в которой виднелись потемневшие от времени толстые брусья лаг. Савельич время от времени косился в ту сторону и тяжело вздыхал: два часа назад сорокинские ребята с шутками и прибаутками извлекли из тайника под полом немногим более ста тысяч долларов и примерно на такую же сумму золота и камней.
Пока в трубке бесконечно долго тянулись длинные гудки, Сорокин возился возле телефона, настраивая записывающую аппаратуру и тихо ругаясь сквозь зубы, – что-то у него там не ладилось, полковник торопился, нервничал, и от этого все шло только хуже.
– Да не туда, блин, – не выдержав, сказал Савельич, прикрывая трубку ладонью, – в левое гнездо его толкай. Чему вас только в школе учат…
– Помалкивай, специалист, – огрызнулся Сорокин, – сам знаю, Он соединил провода, следуя подсказке Савельича, и из динамика магнитофона сразу же раздались гудки. Сорокин сморщился и убавил громкость.
Он слушал эти гудки и представлял, как Летов сидит у себя в кабинете, с сомнением и тревогой глядя на табло определителя номера и про себя считая звонки: пятнадцать.., шестнадцать… На восемнадцатом гудке трубку сняли.
– Слушаю, – разнесся по квартире голос Игоря Николаевича. – Это вы, Аркадий Савельевич?
– А то кто же? – буркнул Савельич.
– Как ваш радикулит? – спросил Летов.
– Вашими молитвами, – ответил Савельич. – Как растерся вашей мазью – ну, словно рукой сняло, как и не было. Вот бы еще флакончик, век бы бога за вас молил.
Сорокин удивленно поднял брови и погрозил Савельичу кулаком – вся эта радикулитно-религиозная белиберда была ему ни к чему. Савельич в ответ скорчил зверское лицо – погоди, мол, не до тебя, – и махнул на полковника рукой, чтобы не мешал вести переговоры.
– Помогло, значит? – участливо переспросил Лотов. – Ну, я рад. Встретимся через час на том же месте, получите вторую порцию.
– Это хорошо, – сказал Савельич, – только вот что, профессор, не худо бы накинуть.., за вредность.
– Что это значит? – холодно осведомился Игорь Николаевич.
– Да ты погоди, профессор, кипеж подымать, послушай сперва. Уж больно, понимаешь, увертливый гад попался. Ржавого он замочил, даже не целясь, тот и вякнуть не успел.., да и меня через весь город протащил. Насилу его в Измайловский парк заманил, там и грохнул.
– Ты что, старик, совсем из ума выжил?! – яростно прошипел Игорь Николаевич. – Это же телефон!
– Так ты же сам говорил, что у тебя сигнализация прослушивания стоит, – сказал Савельич. – Чего ты икру мечешь?
– Сигнализация, – передразнил Летов. – Ты слыхал когда-нибудь про научно-технический прогресс? Я сам тебе за полчаса такую схемку спаяю, что ни одна сигнализация не поможет.
Сорокин истово закивал головой, полностью соглашаясь с Игорем Николаевичем.
– Ну ладно, – продолжал Летов, – черт с ним.
Но ты хоть уверен?
– Не боись, профессор, – сказал Савельич, – у меня как в аптеке, комар носа не подточит. Контрольный выстрел, и вообще все как положено. Накинуть бы надо. Хоть тысчонку, а?
– Пятьсот, – отрезал Игорь Николаевич, – и ни цента сверху. И хватит трепаться по телефону – не ровен час, и вправду подслушают.
– Золотые ваши слова, – сказал Сорокин в трубку, отобрав ее у Савельича. – Как там ваш аппаратик, действует?
– Кто это? – встревожился Летов.
– Сорокин вас беспокоит, – радостно представился полковник. – Вы меня должны помнить. Я тот самый милицейский полковник, который вам так надоел. Может, встретимся, магнитофончик послушаем? Приезжайте, Игорь Николаевич. Сюда ехать не стоит, мы сейчас с Савельичем уходим, так что вы уж прямо ко мне на службу, идет?
– Какая же ты мразь, полковник, – медленно сказал Летов. – Все-таки достал ты меня… Только и я тебя достал. Ты ведь знаешь, о ком мы сейчас говорили, правда?
– А как же, – весело сказал Сорокин, – знаю.
Передать ему трубочку?
– Сволочь, – сказал Летов и бросил трубку.
– Нервы, – объяснил Сорокин Иллариону.
Савельич заискивающе хихикнул.
– А ты, стукач, помалкивай, – осадил его полковник и вынул из кармана рацию. – Седьмой вызывает третьего. Третий, я седьмой, прием.
– Третий на связи, – прохрипела рация.
– Степанов, начинай. Как понял? Прием.
– Вас понял, начинаю.
Сорокин дал отбой и повернулся к Иллариону.
– Ну, вот и все, капитан. Можешь считать себя демобилизованным. Я знаю, ты на меня зол, но все равно спасибо.
– Не за что, – сказал Илларион, соскакивая с подоконника. – А именные часы мне не полагаются?
Сорокин вздохнул.
– Я, конечно, могу походатайствовать, – сказал он, – но тогда их тебе вручат в тюрьме.
– Сед дура, дура лекс, – отреагировал на это Забродов.
– Какая еще дура? – не понял Сорокин. – Кто дура?
– Закон суров, но справедлив, – перевел Илларион. – Не надо мне твоих часов. Вон, Савельичу вручи, а то вы его совсем обчистили.
– Как есть, – подтвердил Савельич, – до нитки.
– Ничего, – утешил его Сорокин, – ты теперь на полном государственном обеспечении. Ну, ты готов, киллер домотканый? Пошли, нас люди ждут.
Он подошел к Иллариону и протянул руку.
– Попрощаемся, капитан?
После некоторого колебания Илларион взял протянутую ладонь полковника и крепко пожал.
– Будь здоров, полковник, – сказал он и вышел из квартиры.
Сорокин послушал, как чмокнул замок и простучали вниз по лестнице уверенные шаги, вздохнул и повернулся к Савельичу.
– Пошли, – повторил он. – Руки давай, браслеты надену…
Придя домой, Илларион наконец стащил с себя надоевший бронежилет и небрежно затолкал его в стенной шкаф. На столе все еще стояла начатая бутылка коньяку – полковники все-таки забыли ее вчера, находясь в расстроенных чувствах.