— Я как раз надеялся поймать вас перед тем, как вы отправитесь на завод, — продолжал Раут, — я думал пройти туда с вами.
Снова наступило молчание. Неужели обманутый муж на самом деле так равнодушно относится к тому, что видел? Да и видел ли он что-нибудь? Сколько времени прошло с тех пор, как он успел войти? Ведь тогда, когда скрипнула дверь позади их…
Хорракс взглянул на профиль женщины, смутно белевший в полумраке. Затем он посмотрел на Раута и вдруг пришел в себя.
— Как же, как же, — сказал он, — я обещал показать вам завод в самом романтическом виде. Странно даже, как я мог об этом позабыть.
— Но если это вас хоть сколько-нибудь затрудняет… — начал Раут.
Хорракс снова вздрогнул. Его горевшие мрачным огнем глаза вдруг зловеще сверкнули.
— Нисколько! — ответил он.
— А ты рассказывал мистеру Рауту про все световые эффекты, про контраст яркого пламени с окружающим мраком, которым ты так восхищаешься? — спросила женщина.
Она наконец решилась взглянуть на мужа; уверенность постепенно возвращалась к ней, но в голосе у ней звучали какие-то неестественные нотки.
— Эта ужасная твоя теория о том, что одни машины прекрасны, а все остальное в мире лишено красоты. Я думаю, что он замучит вас, мистер Раут! Ведь это его знаменитая теория, его великое открытие в области искусства.
— Я вообще медленно прихожу ко всяким открытиям, — мрачно произнес Хорракс. От звука его голоса у его жены похолодело сердце. — Но когда я до чего-нибудь дохожу… — и он умолк.
— Ну? — сказала она.
— Нет, ничего, — ответил Хорракс и вдруг встал с места.
— Я обещал показать вам завод, — сказал он Рауту, положив свою огромную могучую ладонь на плечо своего друга. — Хотите пойти сейчас?
— С удовольствием, — сказал Раут и тоже встал. Снова наступило молчание. Каждый старался в окружающем полумраке разглядеть выражение лица других. Рука Хорракса все еще покоилась у Раута на плече. Раут уже начинал думать, что все сойдет благополучно. Но мистрис Хорракс хорошо знала своего мужа; ей был знаком этот зловеще-спокойный тон; она его боялась. В душе у нее бушевали самые разнородные чувства, но все они постепенно начинали уступать место одному: какому-то смутному опасению несчастья.
— Отлично, — сказал Хорракс. Он снял руку с плеча Раута и повернулся, чтобы идти.
— Где моя шляпа? — Раут в темноте искал шляпу глазами.
— Нет, это мой рабочий ящик, — сказала мистрис Хорракс. Она рассмеялась, но в этом смехе звучали истерические нотки. В сумраке рука Раута коснулась ее руки, лежавшей на спинке стула.
— Ах, вот моя шляпа! — сказал он. Женщине безумно хотелось шепнуть ему несколько слов, предупредить его, но она не в силах была издать ни одного звука. «Не ходите с ним, берегитесь!» — силилась она выговорить, но уже было поздно, и удобный момент прошел.
— Нашли? — спросил Хорракс. Он уже успел приоткрыть дверь. Раут направился к нему.
— Пожалуй, вам лучше проститься с мистрис Хорракс, — сказал Хорракс; в его тоне по-прежнему звучало зловещее спокойствие. Раут вздрогнул и повернулся.
— Покойной ночи, мистрис Хорракс, — сказал он и протянул ей руку.
Хорракс, стоя у открытой двери, пропустил Раута вперед. Обычно он не бывал так вежлив с мужчинами. Когда Раут уже исчез за дверью, он молча посмотрел на жену и тоже вышел из комнаты. Женщина стояла не двигаясь; она прислушивалась к шагам, которые раздавались в коридоре: ей казалось, что грузная походка ее мужа напоминает ей бас, а легкая Раута — дискант.
Вот с шумом захлопнулась входная дверь. Мистрис Хорракс медленно подошла к окну и высунулась из него. Ее муж и Раут промелькнули у калитки сада; затем они вышли на дорогу, где их на мгновенье осветил фонарь, а потом черная масса кустов скрыла их из вида. В этот короткий миг она не успела разглядеть выражение лиц, издали казавшихся лишь бледными пятнами в темноте; она по-прежнему боялась и сомневалась и страстно жаждала узнать. Наконец она упала на широкое кресло и так и осталась сидеть в нем; широко открытые глаза ее глядели куда-то вдаль, на красные огни доменных печей, сверкавшие на фоне неба. Так она просидела больше часа, все в той же позе.
Неподвижный и душный воздух давил Рауту грудь. Он молча шел по дороге рядом с Хорраксом; так же молча они свернули на устланную золой тропинку, откуда открывался вид на всю долину.
Голубоватая мгла, состоявшая наполовину из тумана и наполовину из пыли, придавала всем предметам какой-то особенный, таинственный вид. Там, вдалеке, виднелись Гэнли и Этрурия, словно темные серые массы со светившимися кое-где точками уличных фонарей или немногих освещенных окон; местами выделялся яркий желтый свет из окон трактира или работавшей всю ночь фабрики. А над этими смутно серевшими массами возвышался целый лес высоких труб; многие из них извергали клубы дыма; некоторые же бездействовали благодаря временному застою. Кое-где на фоне вечернего неба ярко вырисовывался шкив надшахтного копра, говоривший о том, что тут имеются каменноугольные копи. Ближе к тропинке тянулась целая сеть железнодорожных путей; с грохотом сновали туда и сюда еле видимые в полумраке маневрировавшие составы; пыхтели паровозы, раздавался ритмический лязг сталкивающихся буферов; временами клубы белого пара застилали все окружающее. Слева между полотном железной дороги и темной массой невысокого холма возвышались, гордо господствуя над долиной, гигантские, черные как смоль, огромные, увенчанные дымом и пламенем трубы доменных печей компании Джэдда и центральные здания обширного железоделательного завода, которым управлял Хорракс. Они стояли массивные, грозные; внутри их вечно бушевало пламя и кипело расплавленное железо; из прокатных мастерских доносился грохот, а паровой молот, тяжело ударяя, разбрасывал снопы белых искр. Как раз в одну из гигантских печей засыпали новую порцию топлива; сразу же вырвалось красное пламя и до самого неба поднялось облако дыма и черной копоти.