Напиться и забыться вариант хреновый, но и к нему поначалу прибегал. В то время, когда не работал или не падал замертво от усталости. А месяца через два после приезда в Питер и вовсе произошла неприятная история, когда, не так, чтобы много выпив, Чернышов впал в такую ярость, что сломал какому-то парню руку за мимоходом оброненную фразу, к самому Сашке отношения не имевшую. Заявление тот писать не стал, обошлись компенсацией вреда, что уже стоит считать положительным моментом. Только статьи за побои ему тогда и не хватало.
Тот случай не столько напугал, сколько насторожил. И на фоне того, что спал он не просто плохо, а отвратительно, вскидываясь в холодном поту по несколько раз за ночь, с алкоголем решил завязать. К наркотикам в любом виде с юности испытывал отторжение и брезгливость, так что хоть до этого не докатился.
Зато однажды, проведя в таком бессонном состоянии почти трое суток, случайно чуть не вышел в окно. На самом деле случайно, ни о каком самоубийстве и не думал, подошел посмотреть, какая на улице погода и на несколько секунд будто выключился. Пришел в себя, когда саданулся коленкой о радиатор батареи отопления, уже наполовину свесившись через подоконник. Кстати, на улице шел дождь, может, он его в себя и привел.
И тогда, наступив на собственную гордость, попросил Хворостова посоветовать, к кому с этой проблемой обратиться. Тот не только посоветовал, но и лично отвез, правда, куда именно, до Сашки дошло уже чуть позже.
Неприметное здание за городской чертой с виду напоминало пансионат совкового вида, если бы не высокий забор и вооруженная охрана. А другой в этом «пансионате» психиатрического профиля и не держали, слишком уж специфическими были проблемы пациентов. Тут лечили не только перебравших с дурью суицидников и шизофреников разной степени буйности, но и таких, как он – людей, физически и умственно вернувшихся с войны, но психологически оставшихся там. Не сказать, что пребывающих в состоянии посттравматического стрессового расстройства тут было много, всё-таки заведение было частным и ценник имело соответствующий. Помимо самого Чернышова там было ещё троих ребят, с которыми периодически сталкивался в коридоре и тут же отводил глаза, не решаясь встретиться взглядами. Не их вина, что попали в ту мясорубку, однако, то, что сами не сумели побороть последствия и теперь куковали тут, было ударом по самолюбию и мужскому эго. Как бабы, ей-богу.
Никто его в смирительную рубашку не упаковывал и силой таблетками не пичкал, первые дни вообще больше обходились разговорами с лысоватым носатым психотерапевтом, представившимся Львом Иосифовичем. И только факт понимания, что ему действительно нужна профессиональная помощь, сдерживал Сашкин психоз и, чего таить, страх.
Страх того, что он окончательно слетит с катушек, и его будет накрывать от совершенно обыденных вещей. Страх, что само его пребывание здесь станет кому-то известным. От клейма психа избавиться сложно, да и на карьере оно точно поставит крест. Останавливали же примеры, которые он видел своими глазами не только здесь, но и в Чечне – как у парней едет крыша от пережитого. Как нормальные с виду люди становятся неуправляемыми и готовыми собственных детей голыми руками рвать, думая, что это враги. Себе он такого точно не желал, поэтому терпеливо сносил и процедуры, и разговоры, и какие-то непонятные обследования. Постепенно даже смог найти общий язык со Львом Иосифовичем, который оказался хоть и своеобразным, но интересным собеседником. Они разговаривали каждый день из тех двух месяцев, что Чернышов провел в психушке.
О детстве, в котором Сашке не видел ничего необычного, всё как у других. Об учёбе. О войне. О Ларисе. О том, чего он вообще хочет от жизни.
Порой у него складывалось впечатление, что псих тут как раз его врач, перескакивающий с темы на тему и уводивший разговор в такие дебри, куда и соваться-то не стоит. Но то, что в ближайшее время ему стоит избегать всего, что провоцирует слишком сильные эмоции, запомнил накрепко. Пусть даже они не носят явно негативного характера, но сами по себе могут спровоцировать приступ. И важнейшим заданием для него было найти те самые триггеры.
С первым он определился сразу – никакого алкоголя. Может, и не в нём дело, но парня со сломанной рукой хватило, чтобы больше в такие эксперименты не пускаться. Мигающий свет. Тоже было проверено опытным путём, так что он и раньше ночные клубы не жаловал, а теперь вовсе стало не до них. И, как ни странно, Лариса. Даже не она сама, а тот ворох эмоций, который вызывали мысли о ней. Здесь было и влечение, и злость, и тоска, и ревность, и столько всего, что Чернышов решил пока с ней не видеться. Даже не того, что его снова накроет, боялся, а того, что в этом состоянии может что-то ей сделать. Или сам себя этим успокаивал, черт его знает, теперь уже и не разобрать. Поэтому несколько лет вообще в родной город не приезжал. А потом привык, что надо вот так, что так легче. И ему действительно стало легче. Хотя бы потому, что работа занимала всё время, возможности думать о чем-то, кроме неё, не оставалось. А если она оставалась, то опять-таки старался загрузить себя делами.
Конечно, хрень это всё, и сейчас он прекрасно понимал, что тогда нужно было действовать совсем иначе. Не Лариса виновата в том, что война перекорежила ему психику. И в том, что не хватило духу приехать и поговорить, но тогда ему это казалось важным и правильным. Дураком был, чего уж там. Может, потому так и уцепился за просьбу Юрия Семеновича, когда узнал, куда нужно ехать, и что Лара может быть причастна. Если бы сам того подсознательно не хотел, неужели не нашел бы подручного, который сделал бы всё не хуже него самого? То ли нервы хотел пощекотать, то ли понять, что оно тогда было, только оказалось, что, как ни пытайся убрать и загнать, а эмоции всё равно прорываются.
Вот только расплачиваться пришлось обоим, и рано или поздно ему придется об этом рассказать. Не для того, чтобы облегчить совесть, а чтобы она поняла кое-какие его загоны. То же отношение к алкоголю, например, хоть Лара и сама не была любительницей пропустить бокал-другой, но его полный отказ может вызвать вопросы.
Вот о том, что лежал в психушке, рассказывать не станет. В конце концов, это ж не шизофрения, по наследству не передается. Нет, в общих чертах скажет, но без конкретики. Чернышов не сомневался, что Лариса поймет, даже если со всеми подробностями пересказать, но есть вещи, которыми он не собирался делиться.
Хотя в свете их разговора сегодня вечером это и заставляло чувствовать себя хреново. Когда они лежали в обнимку, перешептываясь о чем-то таком, что и в голове не отложилось, а потом Лара затихла и серьезно попросила:
- Саш, я тебя об одном прошу – не ври мне. Если что-то будет не так, не молчи, не додумывай, лучше скажи, как есть, чем самому с ума сходить и меня мучить.
Наверное, это был самый подходящий момент, чтобы всё рассказать. И про свои проблемы, которые, как Чернышов искренне верил, уже в прошлом. И про Ольгу. И про то, что ему через несколько дней кровь из носа нужно быть в Питере. Удаленка это, конечно, вариант на малые сроки, но его каникулы затянулись намного дольше, чем планировал изначально. И это может существенно осложнить их отношения. В этом он был так же уверен, как и в том, что прямо вот сейчас Лара с ним не уедет, нужно решить проблемы хотя бы с фирмой. Да и вообще вопрос её переезда, хоть пока и не задавался вслух, грозил стать одним из самых сложных.
Но атмосфера покоя и умиротворения этим вечером была настолько сильна и необходима им двоим, что так и не решился испортить вечер такими откровениями.
Электронные часы на микроволновке перемигнули – три часа ночи. Нужно идти спать, осторожно лечь рядом с Ларисой, всё-таки подтянуть поближе, пусть ворчит и, не открывая глаз, морщит нос, а ему в лицо лезут её распущенные волосы, почему-то Сашка был уверен, что вот так, когда она сонно дышит ему в плечо, он заснет намного быстрее. Значит, подсознание у него работает куда как лучше разума, и своими загонами он спустил в унитаз столько времени, которое они могли быть вместе…