— Ольва, — спросил он вдруг. — Ты так уверена, что я не люблю тебя, отчего?
Ветка, которая решила одеться позже, поперхнулась вином.
— Ну, ты сам сказал, и даже добавил, что второй раз с бурно стареющей женой ты не потянешь.
— Ты сказала об этом раньше, чем я рассказал тебе.
— Ну-э-э… — Ветка призадумалась. А какие она знает критерии любви? На что, в самом деле, она опиралась? После анализа эмоциональной шелухи вывод остался любопытный, но неожиданный для самой девушки.
— Ты э-э-э…
Мэглин ждал, стоя вполоборота и разбираясь с доставленной одеждой. Его прежнюю, рваную, перепачканную и изуродованную, унесли вместе с доспехами.
— Ну?
— Не нукай, не запряг. Ну, мы спали вместе, и ты э-э-э… не проявлял желания. Ты купал меня голую в озерке. И тоже ничего. Я бы э-э, заметила. И вчера. Мы же сегодня спали снова вместе, а ты уже не так уж и болен.
— Интересно, — Мэглин усмехнулся, проводя гребнем по волосам. — То есть ты определяешь любовь как веление плоти? Это одно и то же? И по-твоему, влюбленный мужчина проявляет это веление, лишь только ему представится возможность? Или ты считаешь, что я так дурно управляю телом, что не совладал бы с собой?
— Это сложно, — сурово сказала Ветка. — Сложно все, о чем ты говоришь и спрашиваешь. Целое дело.
Мэглин повернулся с интересом.
— А если желание проявляется без любви? Любовь — чувство духовное, притяжение фэа. История эльфов знает случаи невероятной любви, когда двое любящих никогда и ни разу не соединились и даже было, что они и не нуждались в этом. Голос плоти — другое. Иногда он говорит весьма громко. Но это не будет любовь. Моя плоть молчала — и ты сделала выводы и о моей душе тоже?
— Ты меня запутал совсем, — пробормотала Ветка. — То есть эльфы могут… это… спать без любви?
— Эльфы вплетены в ткань Арды. Мы любим все живое, и всю жизнь, что есть здесь. Мы творим искусство, это наша миссия и предназначение, хотя мы и воюем — оружие есть следствие искажения Арды, следствие диссонансных нот творения, хотя и оно по-своему прекрасно. Каждый делает что-то так, как никто другой — печет хлеб, которым мы завтракали, шьет одежду, которую мы сейчас наденем, играет, поет, слагает стихи, танцует. Во всем, что мы делаем здесь, в этом мире, в каждом жесте или движении есть наша любовь к миру и к красоте. Если люди, которые пришли после нас, младшие дети Эру Илуватра прекрасны — отчего бы не восхищаться их красотой? И не стремиться прикоснуться к ней?
— Ты меня прости, Мэглин, но это ликбез какой-то, только в очень сложной форме, — сказала Ветка. — У меня в голове все уже попуталось. То вы любите один-два раза, и можете физически… эээ… нуу… только с одним, ну двумя живыми существами за всю жизнь. То оказывается, что в случае любви физическая близость не обязательна, но зато может быть от любви отдельно, как потакание голосу плоти. И для более тесного общения с красотой, Арды, надо думать. И часто так бывает?
— Иногда, — легко сказал Мэглин. — Не часто. Смотря о ком речь. Каждый решает этот вопрос по-своему. Я могу рассказать лишь о себе. Я говорил о двух девах, о двух моих женах. Была третья. Я провел с ней всего ночь. Это было в огромном городе людей, а я не хотел, чтобы меня видели. Я наугад забрался в окно комнаты… а к вечеру туда пришла она, это оказалась ее спальня. Я не знаю ее имени. Я не знаю, стал ли отцом полуэльфа. Я уходил, и никогда не собирался туда вернуться. Я оставил ей свой талисман — зеленый камень на шнурке, и просил передать ребенку, если он будет. Это было всего раз, Ольва, но было.
Ветка сидела, сжав в руках какую-то вышитую тряпицу, которую она перед этим изучала, и смотрела на Мэглина широко раскрытыми глазами.
Ветка видела не его, а юную, немного пухлую девушку… только-только вступившую в пору зрелости… с волосами до ягодиц, нежную, бережно хранимую матерью — вот малышка поднимается в свою спальню… там все в стиле прованс — кружева и милые вышивки, белое и голубое, и еще плюшевые мишки… А в затемненном углу беззвучно притаился красавец эльф. Зеленые глаза, длинные волосы, стать…
— Ольва-а! Ау!
— Вот это да, — с завистью прошептала Ветка. Помотала головой. Мэглин беззвучно хохотал, и, с трудом успокоившись, заговорил дальше.
— Вообще-то я рассказывал тебе, как я ужасен. Как ужасны могут быть мужчины, даже эльфы, — объявил он.
— Мэглин, три дамы за пять тысяч лет, или сколько там тебе, — сущая ерунда, — сказала Ветка. — Если ты, конечно, коварно не утаил еще, например, одну. А тебя я теперь люблю еще больше, — и помотала головой, отгоняя острое сожаление, что не она была той юной горожанкой.
Мэглин посмотрел на Ветку весело и изумленно, потом фыркнул. Оправился и повернулся.
Ветка молниеносно вернулась в реальность.
Мэглин был одет в узкие узорчатые сапоги цвета бронзы, которые заканчивались как раз на границе с изумрудным кафтаном, шитым бронзовой нитью и мелкими сверкающими камнями.
Узоры по кафтану шли в виде листьев лилии и камыша. Вниз были надеты узкие штаны темно-коричневого цвета, а под кафтан — сложно скроенная рубаха из тонких полотен белого и светло-зеленого цвета. Как обычно, в разрезе рукава кафтана, рукав рубашки, украшенный позументом, спускался практически до пальцев, образуя старательно вышитый клин. На пальцах — перстни. Волосы гладко расчесаны и заплетены возле лица в тонкие косы — по три с каждой стороны. Косички Мэглин закрепил зажимами, на лоб надел бронзовый венец, а ворот кафтана украсил светлой серебряной брошью в виде цветка лилии, из-под которого выглядывали два золотых листочка и длинные переплетённые стебли. На кресле лежал подбитый белоснежным мехом изумрудный бархатный плащ — недлинный, также до верхнего края сапог, с капюшоном. Ветка, которая видела Мэглина либо в полевой, либо в боевой одежде и доспехах, открыла рот, мельком пожалев о потерянном кевларовом шлеме с таким удобным ремнем под подбородком.
Мэглин был хорош и голым, и пока выздоравливал — в легких брюках почти без вышивки, в рубахе; и в доспехах, но сейчас перед Веткой стоял сказочный принц, способный соперничать с самим Трандуилом. Мэглин смотрел прямо на Ветку.
— Ты просто обалденно выглядишь! — в конце концов выдавила она. — После бесед про любовь и близость — то, что надо. Я даже не могу до конца осознать, что сегодня делила с тобой одно одеяло.
— Мы очень любим праздники и хорошую одежду, — улыбнулся Мэглин. — Я думаю, тебе тоже стоит переодеться. Я подожду снаружи, не торопись.
Ветка кивнула и занялась собственной одеждой.
Спустя час (пообещав десять минут) Ветка выскочила наружу.
На сей раз приготовленное ей платье было без обычного разреза спереди, хотя тонкие брюки вниз полагались и под него. Белые сапоги с серебряным тиснением были полностью закрыты длинным подолом из многослойного белого и желтого шелка. Узкий лиф из узорчатой золотой парчи облегал стан, а широкие рукава свисали почти до земли. Ворот стоял торчком, а вдоль узкого вертикального разреза спереди шла драгоценная вышивка.
Ветка чуть ли не впервые в жизни пожалела, что остриглась — но короткую стрижку компенсировала диадема Торина Дубощита, сверкающая и сияющая. Тот, кто подбирал Ветке наряд, точно знал о существовании украшения.
Правда, на пальцах не было перстней, на запястьях — браслетов, и уши у Ветки также не были проколоты, но… она ощущала себя сказочной принцессой. Это было словно первое прикосновение взросления, когда девочке в двенадцать лет хочется встать на каблуки и взять мамино свадебное платье — То Самое, Настоящее Первое Бальное Платье.
В руке Ветка держала парчовую накидку на меху… и замерла, растерянная, напряженная.
Мэглин улыбнулся, отслонился от дерева. Подошел, встал рядом. Вытянул руку:
— Вот так.
Ветка положила свою руку на руку Мэглина… робко спросила:
— А у тебя рука не устанет?
— Ну, это только для торжественного начала бала, — усмехнулся лесной стражник. — Дальше все будет намного проще.