До сих пор помню, с каким восторгом Кир описывал первый секс с Миленой.
«С Верой я ничего подобного не испытывал», — так он тогда написал.
Спасибо, любимый. Спасибо.
«Не знаю, — повторил Костя. — Но, даже если Вера не в курсе тебя и Милены, на счастливую женщину она точно не похожа. И виноват в этом ты».
Когда я это прочитала, меня на мгновение залило теплом благодарности.
Костя… иногда мне казалось, что он не одобряет действий Кирилла. Он никогда не говорил этого прямо, но порой что-то подобное читалось в его ворчливых фразах. Вот как сейчас.
«Слушай, не начинай. Я знаю, что виноват. Но всё уже, Милену я бросил. Надо Веру теперь расшевелить как-то. Может, ей подарить что-нибудь?»
«Угу. Луну с неба достань».
Луну…
Я будто очнулась после долгого и вязкого сна. Выключила ноут и побежала в детскую, где умудрилась забыть свой телефон — хорошо хоть, он был на беззвучном режиме, — схватила трубку и посмотрела на экран.
«Привет, Луна. Готова к сеансу общения?))»
Хэнг написал это полчаса назад. Я быстро напечатала «да», но галочки остались серыми. Видимо, занят.
Пока ждала ответ, смотрела на спящую Катю. Тёмные волнистые волосы падали на лоб, скрывая от меня закрытые глазки — наружу торчал только сопящий носик. Пока дочка была больше похожа на мужа. Только глаза мои — тёмно-карие, Кирилл-то голубоглазый.
Когда-то давно я в эти глаза и влюбилась…
А началось всё, пожалуй, с Кости. Точнее, с первого сентября в первом классе, когда нас с ним посадили за одну парту.
— Солнцева, — шутила наша первая учительница, молоденькая и улыбчивая Ольга Васильевна, — тебе по фамилии положено сидеть рядом с солнышком. Вершинин, согласен?
Одноклассники хохотали, Костя краснел, как варёный рак, и мне тоже было неловко. И становилось не по себе каждый раз, когда кто-то позволял себе проходиться по его или моей фамилии, и тем более — по Костиной рыжей шевелюре. Она выделялась среди темноволосых и светлых макушек, будто огонёк костра в лесной чаще. А ещё фамилия Кости начиналась со слога «вер», и это казалось нашим одноклассникам очень смешным. «“Вер” — значит, “Веркин”!» — вопили мальчишки восторженно.
Дразнилки оказались тем, что нас сблизило. Меня задирали редко — только если за компанию, а вот Косте доставалось за всё. Он ведь был не только рыжим — в детстве он ещё носил очки и отлично учился, что вообще непростительно по мнению многих мальчишек. И привлекал внимание девчонок, потому что был ярким и симпатичным. За всё это Костю шпыняли и задирали, так что… драться он умел. И не спускал с рук любую подколку, даже безобидное «рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой». В результате его отец наведывался к директору очень часто, почти как на работу туда ходил. Постоянно пытался выяснить, кто на этот раз поставил Косте синяк под глазом, потому что сам он никогда не кололся.
Мне нравилось в Косте именно то, что он не выдавал своих обидчиков. Я в то время вряд ли смогла бы сформулировать, почему считала это правильным, и уважала Костю просто интуитивно. Всегда становилась на его сторону, даже не пытаясь разобраться в ситуации — верила, что он прав. Неважно, кто, кого и за что побил, — я знала, что прав Костя.
Мы жили в соседних домах, поэтому в школу и из школы ходили вместе. Впрочем, Вершинин и сейчас там живёт, по соседству с моей матерью. Кирилл же ездил в школу на автобусе, и мы с Костей не были с ним знакомы класса до шестого.
Именно в шестом классе всё изменилось — мы начали превращаться из детей в подростков, и Костю стали сильнее задевать дразнилки в стиле «тили-тили-тесто, жених и невеста». Это было глупо, но он начал отдаляться от меня, всё чаще предпочитая общество других мальчишек. Мы по-прежнему сидели за одной партой, часто списывали друг у друга и в целом нормально общались — но в этом общении теперь чувствовалась какая-то неловкость. Я не знала, как это исправить, и просто плыла по течению, наблюдая за тем, как Костя постепенно перестаёт быть моим близким другом. Я и сейчас не знаю, как это можно было исправить, хотя точно помню, что мне было больно и неприятно. Но в этом не было ничьей вины — ни моей, ни Кости. Мы просто взрослели.
В конце концов он почти перестал провожать меня до дома, а с первого сентября седьмого класса, когда нам официально разрешили рассаживаться как хочется, пересел за другую парту. Я не посчитала это предательством — сама хотела сделать так, поскольку тем летом здорово подружилась с Лизой Войновой, которая тоже оставалась на лето в городе, и мы договорились, что попросимся сидеть вместе.