Дождь полил сильнее, ударяя по его доспехам и проникая между стыками, пропитывая одежду, кожу. Холодный, как смерть. Не то чтобы это имело значение.
Он закрыл глаза и позволил себе представить, что он снова на своей крыше со своими матерью и отцом. Он почти слышал, как его старик напевает. Хорошие времена, которые он всегда принимал как должное.
Он открыл глаза, вернувшись в реальный мир. Посреди лагеря стояла большая палатка. Это, должно быть, командирская палатка. Логичное место для размещения Тонин. Он, пошатываясь, направился к ней, понимая, что все остальные находятся в процессе поиска укрытия. Дождь размочил землю, повсюду грязь и лужи, а все факелы, которые зажги эгрилы, давно погасли. Дрен не мог бы пожелать лучших условий для того, чтобы натворить бед.
Дайджаку собрались немного левее палатки. У них не было укрытия, да они, похоже, и не нуждались в нем. Их ниганнтанские копья были сложены тут и там, а в одном углу Дрен заметил деревянные ящики, в которых могли быть только черные шары. Демоны визжали и верещали, хлопая крыльями, сгрудившись над чем-то. Он подошел ближе, привлеченный зрелищем, пытаясь разглядеть под дождем и в темноте, что делают Дайджаку — нет, не делают, едят. Один из крылатых демонов бросил наполовину прожеванный кусок мяса на землю позади себя. Ладонь, осталось два пальца, на одном — бронзовое обручальное кольцо.
Засранцы. Почему его удивило, что Дайджаку питались джианами? Было ли это причиной того, что Черепа взяли так много пленных? Чтобы они могли стать пищей для их домашних зверюшек?
Его гнев снова вскипел. Его ненависть была горнилом. Его рука задержалась на сумке. Если когда-либо и были существа, заслуживающие смерти, то это были Дайджаку. Он был так близок к тому, чтобы разнести их всех к чертовой матери, но он подавил порыв и направился к командной палатке.
Воспоминание вернулось к Дрену, когда он кашлял и отплевывался. Переулок возле дома старика Хэстера. Как звали ту девушку? Лия? Прошло всего две недели, но казалось, что это была другая жизнь. Что он ей сказал? Когда-то Джия была удивительной страной. До того, как они пришли. У всех была еда. Дома. Шулка были занозой в заднице, но мы к ним привыкли. Затем объявился Эгрил, убивающий и насилующий, крадущий и разрушающий. И теперь мы делаем только одно — хороним наших близких и наблюдаем, как все голодают и страдают. Так жить нельзя. Да, в то время он пудрил ей мозги, заводил ее, чтобы она пошла и покончила с собой, но в этих словах было много правды.
Больше молний. Больше раскатов грома. Больше дождя. Больше кашля. Теперь он не мог видеть Киесун, потерявшийся в темноте, дождь, наконец, потушил последние пожары. Но этого было слишком мало, слишком поздно. Теперь город превратился в руины, в могилу.
Дрен на несколько дюймов вытащил из ножен украденный скимитар, обнажив лезвие настолько, чтобы можно было порезать большой палец. Небольшая царапина, но ее вполне достаточно. Он потер большим пальцем остальные пальцы. Он собирался сделать последнюю вещь в жизни, и не мог допустить ошибку.
Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Дрен не был напуган, но его все равно трясло. Он попытался идти, но ноги не хотели делать первый шаг. Он снова закрыл глаза. Позволил дождю унести его обратно на крышу, к родителям, туда, где жизнь была хороша. Он почувствовал, как на него снизошло спокойствие. Может быть, Боги существуют. Может быть, есть загробная жизнь. Может быть, он увидит их там. Может быть, Квист тоже там. Тогда он сможет извиниться перед Фалсой, перед Лией, перед всеми остальными.
Может быть.
Кто-то что-то крикнул, и Дрен открыл глаза. Здоровенный ублюдок в красных доспехах топал к нему, дождь отлетал от него во все стороны. Три нашивки на груди, так что, возможно, офицер или что-то в этом роде. Дрен на всякий случай выпрямился, его левая рука скользнула за спину и схватилась за рукоять ножа.
Эгрил разразился тирадой, пока приближался. Все свиньи захрюкали и заохали. Дрену хотелось рассмеяться. Он не мог сказать, было ли это издевательством над ним или приглашением выпить пива. Эгрил остановился в двух футах от него, продолжая кричать так, что его было слышно даже сквозь гребаный шторм. Дрен не двигался, просто ждал. Терпеливый.
Затем ублюдок перестал нести свою чушь и уставился на Дрена под дождем, громом и молниями. Они оба знали, что ни один здравомыслящий человек не должен так себя вести. И тут Дрен ничего не смог с собой поделать. Он начал смеяться.