В смысле, что я здесь родилась и только временно гостила у бабушки в современной России. Гм…
— Ларэй, вы чудесно выглядите!
— Невероятно!
— Его императорское величество будет в восхищении!
Темноволосые и темноглазые, смуглокожие, они затараторили мне комплименты просто наперебой, настолько быстро, что перебить их при всем желании не представлялось возможным. Да, если честно, и не хотелось. Любой девушке нравится чувствовать себя красивой, волшебной, невероятной… и это только часть эпитетов, которые приходили мне в голову, когда я смотрела на себя в зеркало.
Волосы по бокам скрутили в жгуты, закрепили на затылке, но большую часть оставили свободной, и теперь они ало–красным каскадом стекали по плечам и по изумрудной, с золотыми вкраплениями, ткани. Края светлых рукавов (нижнего платья) выглядывали из разрезов, плотный лиф подчеркивал грудь, а пышная юбка струилась и переливалась при малейшем движении. В этот миг мне даже показалось, что я все–таки сплю, а все ранее увиденное, услышанное и даже обдуманное — не что иное, как плод моего буйного воображения.
Впрочем, уже в следующий момент я отмела эту мысль: слишком живыми были девушки, которые сейчас застыли рядом, ожидая моего ответа, да и тот светловолосый, имевший честь привести меня в этот мир к венценосному брату — тоже. Не говоря уже о том, что он и в кафе–ресторан, где я пела, заглядывал, так что да. Это реальность, Надя.
Суровая, но все–таки реальность.
Или не очень суровая?
— А вам нравится? — беззастенчиво прервала ход моих мыслей смуглянка, что стояла поближе.
— Нравится, — честно призналась я. — Очень. Вот только… как я могу понимать ваш язык?
Девушки переглянулись. Одна даже хихикнула, но тут же опустила взгляд, скрывая пляшущих в глазах бесенят, а вторая ответила:
— Вы же алая сирин. В вашей памяти тысячи языков Вселенной любого мира, вы можете говорить и петь на любом из них.
Мне теперь что, и французский учить не нужно?! Согласна, не самая разумная мысль в сложившихся обстоятельствах, но зато какая рациональная! На английском я уже говорила, а французский хотела выучить исключительно для себя, мне очень нравилось, как он звучит. Не говоря уже о том, что я могла бы поехать в свою любимую Францию и наслаждаться общением на родном языке с носителями…
Фантазия в считаные секунды увела меня так далеко, как только возможно. В себя привело негромкое покашливание, а еще осознание, что здесь все знают об алых сирин больше, чем я. Это точно надо исправить, и в самое ближайшее время. А пока…
— Благодарю за то, что помогли подготовиться к встрече, — искренне произнесла я, чем, кажется, вызвала у девушек еще большее изумление, чем предыдущим выпадом. Изумление, а еще смущение — они быстро–быстро со мной попрощались, напоследок осыпав комплиментами и сообщив, что с минуты на минуту за мной придут.
С минуты на минуту оказалось буквально, потому как за ними едва успела закрыться дверь — и снова открылась. Явив миру высоченного, седого, с прилизанными волосами, худосочного мужчину с крючковатым носом и выражением лица человека, собирающегося к стоматологу на удаление зуба.
— Ларэй, — произнес он сухим надтреснутым голосом, — я секретарь его императорского величества, прошу вас следовать за мной.
Ну я и последовала. В длинный, растянувшийся на множество метров коридор, освещаемый лучами светил, заглядывающих из арочных окон, что виднелись вдалеке. Мы вышли на балкон, соединивший две части замка, и я задохнулась от раскинувшейся внизу бесконечной глади моря. Или океана? Волны накатывали на берег, укутывая его своим игривым полупрозрачным шлейфом, и отступали, оставляя лишь тонкое тающее кружево. Повсюду были цветы, просто море цветов, а еще с балкона открывался вид на парк, ярусами спускающийся на побережье.
Насладиться красотой в полной мере мне не позволили, секретарь бежал так, будто его не только у стоматолога ждали, но еще и у гастроэнтеролога, с регулярным несварением. Миг — и балкон, и все виды остались позади, а передо мной распахнули сначала одну дверь, затем, миновав секретарскую обитель, вторую — и вот я уже в кабинете.
В кабинете, где все увиденное вновь кажется нереальным и сказочным, потому что отчаянно контрастирует с тем, кто сидит за столом. И кто медленно поднимает на меня тяжелый, невыносимо–властный взгляд, от которого я вся покрываюсь мурашками.
В одно мгновение эти мурашки превращаются в огоньки, потому что тяжелый взгляд становится еще и пристально–мужским: так мужчины смотрят на женщину, которую хотят, других слов тут не подобрать. Этот взгляд стекает по моим волосам на лицо, касается губ, словно император уже клеймит меня поцелуем, скользит ниже.