Так и не решив, правильно ли обсуждать эту тему с этой девушкой, я всё-таки спросила:
— Ты когда-нибудь имела дело с бывшей своего… парня? — первоначально я хотела сказать «мужчины», но вовремя исправилась. Не доросла ещё брюнеточка до мужчин. Надеюсь…
Дурочкой Ирма не была. Два и два она сложила слёту, уставившись тёмносерыми, но отчего-то очень похожими сейчас на дядины, глазами, склонив голову к левому плечу. И выдала ожидаемый, пусть и не в такой формулировке, вердикт:
— Ты о Клэр.
Клэр? Ну, можно сказать и так. Хотя пришедший сегодня в голову вариант с Кларкой был мне всё же как-то ближе.
— Она снова приходила, да?
Я неопределённо дёрнула плечом, но всё же не удержалась:
— И часто она приходит?
Ирма опустила взгляд в тарелку, на какое-то время полностью сосредоточившись на её содержимом с таким видом, словно ничего важнее не было во всё мире. Я молчала тоже, занимаясь собственным обедом.
Верно, с чего я взяла, что в этом случае Шапочка будет на моей стороне? То есть да, может я ей и нравилась, но кто сказал, что Кларисса не могла нравиться тоже?
— Ты… не злись на неё, ладно? — выдала Ирма, наконец, проварив ситуацию в собственной голове и придя к каким-то только ей известным выводам. — Она не специально.
Не злись? Да я готова была вообще не испытывать к ней никаких эмоций, ни отрицательных, ни положительных, если только эта дамочка добровольно исчезла бы из поля моего зрения и жизни Гейба заодно. Ревность или нет, но настырная бывшая, претендующая на моё исключительное право секса в офисе с конкретно этим мужчиной вызывала изжогу.
— Не специально продолжает жаждать внимания даже после того, как ей объяснили, что такое желание не взаимно? — максимально корректно, но не удержав изрядной дозы яда, переспросила я.
Девчонка вздохнула, да так тяжко, словно ей на плечи взвалили весь небесный свод, а затем пробежалась взглядом по соседним, странно пустующим сегодня, столикам.
— Скажи честно, тебе нужна поддержка или правда?
Я уставилась на неё с искренним любопытством. Только что Ирма одной фразой умудрилась заставить сомневаться в правильности данного ей прозвища. Да, облик наивной, временами восторженной и чересчур говорливой Шапочки сидел, как влитой и только сейчас стало понятно, что это лишь очень хорошо подогнанная маска. А вот что скрывалось под ней — большой вопрос.
— Правда, — выбрала, точнее озвучила единственный возможный выбор я, всё ещё удивляясь, как могла быть настолько слепа, что не заметила этого раньше.
— Ты мне очень нравишься, Дэми, — она отложила вилку в сторону, но почти тут же схватила её обратно, начав крутить в пальцах. — Правда, нравишься. Ты необычная, странная, но очень цельная и, наверное, именно то, что нужно Гейбу. Но если хочешь знать моё мнение, то вам не стоит быть вместе.
— Почему ты зовёшь его Гейбом? — выдала я совершенно не то, что собиралась, в свете произнесённых ею слов.
— Потому что когда я родилась, он сам был ребёнком, — знакомо улыбнувшись уголком рта, пояснила Ирма. — И от слова «дядя» плевался и грозил не покупать мою любимую жвачку в тайне от мамы.
Плюющийся Гейб представлялся плохо, как, впрочем, и Гейб-ребёнок. Но мысль о том, как он таился от сестры, чтобы порадовать племянницу, тоже вызвала лёгкую улыбку. Так ей!
— И это всё, что ты хотела спросить?
— Нет, я хотела спросить, зачем было делать вид, что рада тому, что мы встречаемся, — именно так всё и выглядело в клубе, и до сегодняшнего дня я не подозревала, что она может настолько хорошо играть отсутствующие чувства. Пожалуй, даже лучше, чем я. — Но пока сомневаюсь, хочу ли знать ответ.
Несчастная вилка хищно вонзилась в половинку помидора-черри.
— Уверена, что хочешь. Потому что я на самом деле рада этому, — противореча сама себе, проговорила Ирма, едва прожевав. — Сейчас. Но в перспективе…
Что не так с перспективой, я понимала и сама. В теории мы с Габриэлем могли быть хоть сто раз прекрасной парой, легко находить общий язык и не ссориться из-за мелочей, вроде разбросанных носков (хотя представить Ролена за этим занятием тоже не хватало фантазии), но на практике всё разбилось бы о скалы куда более твёрдые и острые, чем быт. Что бы я ответила, например, на прозвучавшее в возможном будущем признание в любви? Разве что «я тоже очень хорошо к тебе отношусь», потому как ответное было бы ложью, которую он почуял без труда. А дети? Логично, что такому мужчине, как Гейб, непременно захотелось бы продолжить свой род, но всего моего эгоизма не хватило бы обречь собственного ребёнка на жизнь сходную той, что вела я сама. А где гарантия, что моё «проклятьице» не перейдёт дальше? Фрида не говорила об этом прямо, но намёк, что, возможно, оно семейное, а не личное, в её словах прозвучал вполне ясно.