Я так ничего и не съел, хотя желудок истошно напоминал мне об этом. Вместо этого я заливал его чаем. Я вновь подошел к окну. Закурил, уставившись на темные городские улицы, где в мутной мгле падающего снега блуждали немногочисленные люди.
Неужели я один такой потерянный? Неужели я один такой лишний? Все эти люди, неужели они довольны жизнью? Если да, тогда что не так со мной?
Закончив курить, я закрыл окно и подошел к шкафу. Только сейчас я заметил зеркало на дверце. Впалые щеки, красные усталые глаза и крупные синяки под ними не были чем-то примечательным, но в тускло-желтом освещении одной лампочки мое лицо показалось мне каким-то старым. До ужаса старым. Словно бы высушенным, словно в нем ничего живого больше не осталось.
Боже, насколько же далеко ушло это лицо от того, каким оно хотело бы стать! Разве таким я представлял себя в десять лет?..
Вот он, я! Я, некогда желавший перевернуть весь мир, сделать его лучше, создать что-то великое, прославиться, помогать людям. И что теперь…
И почему я такой старый и одинокий?
Я с минуту смотрел на себя, после чего наконец щелкнул выключателем и лег на диван, даже не став его раскладывать. Разве может такое лицо вызвать хоть чей-то интерес? Нет.
В сон меня клонило, но уснуть я так и не смог. Накинул на плечи пальто, поднялся на крышу дома (дверь туда оказалось незапертой) и сел на ее край, свесив ноги вниз. Сделал первую затяжку, выдохнул дым, запрокинул голову и посмотрел наверх, где на ночном небосводе мерцали звезды. Я не понял, о чем задумался, но глаза, в которых ощущался песок из-за постоянного недосыпа, начали слезиться. Я опустил голову, выдохнул дым и уставился куда-то вдаль, где поблескивали светом многочисленные улицы и дома моего красивого города.
Я вновь увлекся десятками домов, которые никак не изменились за четверть века. Они все так же тоскливо стоят и устало о чем-то молчат. Я перевел взгляд на немногочисленные светящиеся окна, где порой мелькали силуэты людей. Мозг в такие моменты всегда начинал фантазировать: кто-то в одной из квартир радуется коту, которого подобрал на улице; кто-то проводит вечер с любимым человеком, обнимается с ним, о чем-то мечтает; кто-то, так же как я, целыми днями сидит за монитором и уже давно не видел солнечного света из-за вечно закрытых штор; а кто-то медленно остывает в ванной с красноватой водой. Я смотрел на все эти дома и думал о том, как много людей живет в них, как много из них совсем скоро бесславно умрут; так ничего и не добившись, они проживают одинаковые, как под копирку, не запоминающиеся жизни. Ужасно осознавать, что ты проживаешь точно такую же жизнь, а может быть даже хуже. Ужасно осознавать, что я умру, что все умрут, что большинство людей забудут через несколько лет, а эти чертовы дома все равно останутся, они так и будут стоять и уныло молчать, своим обшарпанным фасадом и побитыми в некоторых местах окнами рассказывать чьи-то истории в панельной прозе.
Я сделал еще одну затяжку, выпустил очередной клуб дыма. Мысли снова унеслись куда-то далеко-далеко…
Раньше почему-то именно в моменты моего страшного отчаяния мать начинала пить. Не знаю, совпадения ли это были, или у нее какой-то сигнал в голове срабатывал, что вот именно сейчас нужно обратиться в отвратительное животное, забывающее все какие бы то ни было нормы морали, но всякий раз она угадывала. Я старался всем видом показать, что у меня крайне паршивое настроение, что меня не нужно сейчас трогать, но ведь пьяному человеку не объяснишь, что лучше меня сейчас оставить, что вот это ты делаешь неправильно и проч., и проч. потому что человек оный совершенно тупеет. Потому ее придирки превращались в откровеннейшую чушь: дескать, вот опять пришел, опять спугнул моего любимого кота, как ты мне надоел и т. д., и т.д. и т.п. Однажды она даже пыталась меня побить какой-то деревянной шваброй. Помню, как рыдал, а она все равно продолжала. А на другой день… На другой день она сказала, что лучше бы я не рождался. Я понимаю, что эти слова были сказаны спьяну, в порыве гнева, но какая к черту разница!? Они были сказаны, а значит она об этом думала. Ведь не зря говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Она-то наверняка забыла это на следующий же день, а мне до того эта материнская фраза в душу запала, что я ее никак забыть не могу. Вот уже пять долгих лет. Да и, наверное, я ее никогда не забуду. С тех пор я часто думал об этом. И, кажется, она была права…
После очередной выходки с ее стороны я решился; написал гневнейшую записку, где просил обвинять в своей смерти ее, где всю свою душу наружу вывернул, где все, что думал о ней написал, одним словом – выговорился; мать же тем временем пьяная лежала на диване и курила; подле дивана были разбросаны окурки, бутылки, тарелки с объедками и сгоревшими спичками.