Православию во все времена было нелегко, трудно. Сейчас же пришло время особо изощренных искушений. И вот что характерно: чем сильнее нападки на Церковь Христову, на Православие, чем глубже нравственное падение общества, чем наглее насаждается неверие, вседозволенность, культ наживы, разных наслаждений и удовольствий, тем более злостными и прямо бешеными стают нападки на монашество. И чем сильнее Христовым врагам хочется поскорее ниспровергнуть Церковь, тем более у них желание, прежде всего, уменьшить в ней число монахов и монастырей, преградить людям путь к подвижничеству, уронить в глазах всех монашество и его подвиг. Оно и не дивно. Ведь знают слуги дьявола, что с падением монашества и Православия падет все православное: вера, подвиг, смиренномудрие, богослужение, покорность церковной власти... Знают это – поэтому с тем большею злобою ополчаются против монашества.
Матушка Адриана задумалась.
– Давай-ка на минуту согласимся, что подвижничество вообще, а монашество в особенности, требует от человека чего-то противоестественного. Предположим, что это так на самом деле. Тогда почему во все времена монастыри были переполнены, а желающих принять монашеские обеты – хоть отбавляй? Неужели все, кто выбирал для себя монашество, был каким-то извращенцем общественной жизни? Стоило только открыться хоть небольшому монастырю – как тотчас же в нем появлялись насельники.
Монашество наложило печать святости на душу всего православного народа, сделало ее доступною к святым запросам и влечениям к Богу и небу.
Монашество наложило печать порядка, мира, чистоты и на семью, сделав ее «домашней церковью», дало обществу те нравственные ориентиры, по которым живут черноризцы: повиновение старшим, безгневие, терпение своей доли, упование на милость и волю Божию, равнодушие к материальным благам, комфорту.
Неужели подвиг монашества, если бы он был на самом деле противоестественным, мог принести такие плоды? Тогда если всякое христианское подвижничество называть неестественным, то с тем же основанием следует считать неестественными все христианские добродетели, ибо все они требуют подвига и сдержанности: терпения, смирения, целомудрия, кротости, всепрощения. Или не так?
Надежда улыбнулась, внимательно слушая матушку Адриану.
– Есть люди, всецело преданные Богу и Церкви, высокому религиозному служению, – продолжала та. – Они желают до конца и безраздельно отдаться служению Богу, они живут только этой идеей, они служат только Церкви. Естественно ли им запрещать такое целостное и безраздельное служение? Богоматерь, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов, апостол Павел, сотни, тысячи подвижников благочестия, веры. Можно ли было их принудить к браку и семье? Сам Спаситель, совершеннейший Человек, восприявший все человеческое – от рождения и младенчества до голода, страданий и смерти, однако, не имел семьи, ибо семьей Его был весь род человеческий. И это не было нарушением законов естества.
Пусть бы задумались те, кто осуждает монашество, выступает против, называет его противоестественным: разве воины идут на битву с женами? И разве мало таких обстоятельств жизни, при которых, ради служения долгу, было бы прямо неестественным связывать себя обязанностями мирскими? Почему же в религиозном служении Высшему Началу надо насильно навязывать иной закон? Напротив, здесь часто господствует правило: кто может, тот должен совершить подвиг; «могий вместити – да вместит». И для могущего вместить, очевидно, подвиг монашества является абсолютно естественным.
Матушка снова углубилась в свои мысли.
– Про нас часто говорят, что монахи – сплошные эгоисты, они заботятся только о своем спасении, судьбы других, дескать, их не касаются. Однако, у монахов, иноков, инокинь, как некогда у Христа и апостолов, есть своя семья, свое братство, своя священная дружина, у них тоже есть забота друг о друге. В чем разница? Да лишь в том, что если в мирской семье заботятся о своих кровных и следуют закону естества, то обители принимают, любят и успокаивают чужих людей, которых до того времени не знали и не видели. А это еще более высокая школа любви, чем семья и круг близких родных.