12.
Кроме самого Смагина в комнате сидело еще трое: Любовь Петровна, Выкван и Вера, которую ненадолго все же отпустили домой на подписку о невыезде.
– Можете ничего не говорить, – от всех переживаний и нервных потрясений Павел Степанович сошел с лица, – я наперед знаю, кто что скажет, хоть я и не пророк, не прозорливец и не оракул. Ты, Выкван, скажешь, что заранее предупреждал меня обо всем, убеждал, так что пеняй, товарищ Смагин, на самого себя. Ты, Любаша, пропоешь свою старую песенку: «На все воля Божия». А вот что скажешь ты, Вера – не знаю.
Вера ничего не ответила – лишь сидела, низко опустив голову и обхватив ее руками.
– Конечно, молчать – легче всего, – усмехнулся Смагин. – Дескать, повинную голову меч не сечет. Это мне теперь отдуваться за все твои выходки. Мне! Как будто не ты, а я в тот вечер наглотался какой-то дури, потом летел без ума по ночным улицам в обнимку с очередным твоим ухажером… Кстати, удалось установить, где он, кто он?
– Кто он – можно лишь предположить, но с высокой вероятностью, – ответил Выкван, понимая, что вопрос обращен к нему. – Он из команды Лубянского, вернее, его людей. Удалось установить, что последние два контакта с его мобильного телефона, незадолго до того, как им удалось осуществить задуманное, связаны с помощником Ильи Гусмана, который контролировал ход операции. Где он сейчас – известно доподлинно: в Австрии, куда умчался якобы для лечения в специализированной клинике после полученных в аварии увечий. Хотя увечий, как показала экспертиза, ровным счетом никаких. Ни одной царапины, только пыль на брюках и туфлях. Немного осталась и на рубашке, когда он сам покувыркался на асфальте. Если бы его выбросило от столкновения – следы были куда заметнее.
– Еще удалось установить, – он покосился на Веру, – что психотропный препарат в организм Веры попал вместе с кофе, которым ее угостили в кафе «Пегас» минут за пятнадцать до столкновения. Препарат начал действовать как раз к этому времени, поэтому Вера ничего не может вспомнить…
– Она вспомнит, – Смагин тоже косо взглянул на дочь, – все вспомнит, когда ей прямо в зале суда после оглашения приговора накинут наручники и отвезут в места не столь отдаленные. Там она все вспомнит, до мелочей! Только рядом не будет папы с мамой – лишь зэчки, которые возьмутся за ее дальнейшее воспитание своими зэковскими методами. Тогда, будем надеяться, восстановится все: и память, и совесть, которые ты растеряла за родительскими плечами.
– Паша.., – Любовь Петровна сделала робкую попытку успокоить мужа, на что тот взорвался еще больше:
– Нет, не Паша! Не Паша я теперь для всех вас! И даже не Павел Степанович, а отец убийцы, дерьмо собачье! Вот кто я для вас! Откройте любую газету, включите этот проклятый телевизор – и узнайте, кто я теперь, если до сих пор не знаете. Послушайте, почитайте, какими словами клянут Смагина все, кому не лень. Наверное, включи утюг – и оттуда тоже раздастся народный гнев в мой адрес. Не в твой, Верочка, адрес, а в мой. Ты стала лишь приманкой. Да только я думал, что у тебя хватит благоразумия помнить о родном отце, его авторитете, чести, коль свою разменяла на коктейль в ночном клубе. Выходит, ошибся. А за ошибки всегда приходится расплачиваться дорогой ценой.
– Папа, ты вправе думать, что хочешь, ругать меня, но я не виновата, – тихо прошептала Вера, только теперь понимая, что отец пострадал через ее легкомысленность.
– «Не виноватая я!», – передразнил ее Смагин, вспомнив старую кинокомедию. – Я виноват! Я! Виноват в том, что вы ни в чем не знали отказа, брали от жизни все, даже не думая, какой ценой вам все это досталось. Вот в чем я виноват! Вам бы моих учителей, мою судьбу, тогда бы знали, почем фунт лиха.
– Паша.., – снова робко вступилась за дочь Любовь Петровна.
– Не лезь! Не защищай! – оборвал ее Смагин. – Раньше нужно обеим в задницу заглядывать, да почаще. Тогда бы, глядишь, дури в голове меньше осталось. А теперь наше вам с кисточкой: одна дочечка в монастыре, другая – на зоне. Вот уж точно: хрен редьки не слаще. А репортерам позубоскалить: дескать, дай такому власть – весь город превратит на зону. Или под монастырь подведет.
– Кстати, вечером у вас пресс-конференция на городском телеканале, – тактично напомнил Выкван, – необходимо подготовиться ко всем каверзным вопросам, они обязательно будут. Я все набросал, но нужно…
– Если бы кто знал, как я ненавижу эту публику: всех репортеров, журналюг, корреспондентов, писак, интервьюеров, – простонал Смагин, мотая головой. – Будь моя воля, всех бы в порошок стер! Вместе с их камерами, объективами, вспышками, студиями, микрофонами, кассетами. Ни в одной профессии нет столько подлецов, негодяев, продажных шкур, сколько среди журналистов. Не зря эту сволочную профессию сравнивают с проституцией, а их самих – с девками по вызову. Куда позвали – туда и помчались, где заплатили – там и служат. Сколько живу – ни одного порядочного репортера не видел. Мало, видно, их отстреливают в «горячих» точках, мало их лупят, взрывают, крадут, проклинают, хают. Не-на-ви-жу…