И она снова горько заплакала.
Надежда обняла Веру, и слезы тоже навернулись у нее на глазах.
– Ты хочешь сделать нашему отцу еще больнее?
– У меня просто нет иного выхода… Я освобожу себя и всех от этого позора.
– Нет, сестричка, если ты на это решишься, то навлечешь на отца, всех нас еще больший позор, а на себя – гнев Божий.
– Мне и так нет прощения, – Вера не могла сдержаться от рыданий. – Пусть уж лучше раз и… Я в тупике. Никто и ничто не может мне помочь! И потом… Об этом никто не знает, только ты: меня вынуждают, от меня требуют…
– Что от тебя требуют? – встревожилась Надежда. – Лезть в петлю?
– Что угодно: в петлю, наглотаться наркотиков, порезать себе вены – что угодно!
– Кто требует? Говори, кто тебя шантажирует?
– Я не знаю, как их зовут, кто они, откуда, – Вера стала бледной. – Они появились сразу после того, как я очутилась в том состоянии беспамятства. Теперь приходят каждый раз по ночам, едва начинаю засыпать. Я боюсь сомкнуть глаза. Только начинаю дремать – появляются они: во всем черном, окружают меня и требуют, требуют, требуют… Особенно та, что главная: высокая, худая, с каким-то знаком или орденом на груди. Она требует сделать это немедленно, сует мне в руки бритву, говорит, где взять психотропные препараты. Я боюсь, Надя, боюсь, я не знаю, как бороться с ними. Они начинают меня мучить, бить, угрожать… Я спрашиваю их: «За что вы меня так мучаете?». А они говорят: «Ты сама знаешь!». Что знаю? Я ничего не понимаю, что происходит, кто эти призраки. Не могу, нет сил!
– Это тебе внушает дьявол и его слуги, – Надежда еще жарче обняла сестру, – это они внушают такие страшные мысли. А если поддашься – уже действительно не будет прощения. И никто тебя не сможет вымолить от этого страшного греха. Никто.
– Я не виновна.., – Веру охватил страх.
– Раз ты говоришь, что невиновна, то выход есть. Найдется выход! Нужно лишь верить Богу, молиться Ему и вручить свою судьбу в Его руки. Но это должна сделать ты – сделать так же решительно, как поверила обманщикам, подставила под удар нашего родного отца. Выход один: доказать, что ты невиновна. Не в петлю лезть, а бороться за правду, потому что Бог – в правде. Он Сам есть Правда.
– Я не виновата.., – простонала Вера, – но не знаю, что делать, как бороться дальше. Все, что можно, уже сделано. И все бесполезно.
Надежда опустилась на колени перед святыми образами и начала безмолвно молиться. За окном пошел дождь, забарабанив крупными каплями по окошку, где-то вдалеке послышались раскаты грома.
– Пошли, – Надежда решительно взяла ее за руку.
– Дай хоть чаю попить, – та не понимала, куда тянет сестра.
– Еще будет время.
– Да я скоро…
– Говорю, будет еще время: и на чай, и на все остальное. Пошли к матушке игуменье. Нужно посоветоваться. Есть один план.
Игуменья внимательно выслушала рассказ Веры, а потом, взглянув на обеих, вдруг улыбнулась.
– Сколько вижу близняшек, всегда поражаюсь премудрости Господней. Ни один художник, даже самый талантливый, не способен воспроизвести то чудо, которое творит Господь. Смотрю вот и думаю: как вас родители различают? Даже родинки на лице у вас одинаковы, обо всем остальном и говорить нечего: абсолютная копия. Как в зеркале. А вот по духу – ничего похожего, как земля и небо. Почему так?..
Затем внимательно посмотрела на Веру.
– Решила, значит, не по-Божьему, а по-своему найти выход? Тут мы тебе не помощники, напрасно пришла. Петли у нас нет, фонарных столбов тоже, да и бритвой не пользуемся: поди, не мужики. Разве что в речку. Бултых – и дело с концом. Неподалеку отсюда старая мельница осталась, может, жернова сохранились. Так бери жернов – и в речку. С разбегу, чтобы наверняка, а то волной назад вдруг выбросит. Речка, знаешь ли, не всех утопленников принимает. Тогда с тобой новых хлопот не оберешься: откачивать, «скорую» вызывать…
Вера молчала, понимая, что настоятельница осуждает ее мысли и намерение.
– А сказать, почему тебе этого хочется? Потому что так хочет твоя гордость. Личная твоя, а не чья-то. Гордость ведь что такое? Зверь, хищник, которого нужно все время кормить. Сначала он ест немного, а потом, когда подрастает, требует все больше и больше, пока не сожрет всего человека. А не давай ей ничего, то убежит от такого «хозяина», пойдет искать себе другого. Вот сидят передо мной две сестрички, две близняшки, две капельки, а такие разные. Потому и разные, что из одной гордость бежит, а в другой гнездышко себе свила: сначала маленькое, а теперь ей там тесно, давай всю себя. И готова ты себя отдать. Вроде, даже благородно: об отце родном думаешь, о маме. Только вот о душе своей не думаешь. Да и обо всех родных тоже не думаешь: только о себе. Это и есть плод гордыни.