Олег не нашелся, что ответить и потупился.
- Демы, или чернокрылы, считались опасными тварями. Но твой брат Кассий умудрился приручить их. Он даже на охоту ездит с ручным чернокрылом на плече. Теперь рядом с Ростовской факторией имеется целая ферма по выращиванию демов. Семь лет назад с востока пришла саранча. Пограничный дозор вовремя оповестил нас, и мы успели опрыскать часть полей средством, сделанным на базе яда чернокрылов. Мы спасли только пятую часть урожая, но этого оказалось достаточно, чтобы в Демиургии не наступил голод. Целый год мы все недоедали, но не голодали. Если бы я не сломал сопротивление мракобесов, мы бы не владели средством против саранчи, и половина степи вымерла бы. Стоит ли их жизнь голодной смерти тысяч крестьян?
Олег молчал.
- Я не виноват и не собираюсь ни перед кем оправдываться, - сипло произнес Юлий Первый. - Когда-то на этой земле была большая страна, самая большая по площади. И когда-то ею правил ничтожный царь. Отец ничтожного царя, тоже правитель, говорил ему, что тот, прежде всего, обручен со своей страной. Но ничтожный царь был слабоволен и глуп. Как любят говорить байкеры, продался за вагину. И однажды пришли люди и убили царя, и его жену, и всех его детей. И они были правы, поскольку тот, кто забывает о будущем своего народа, не достоин иметь потомков, ибо не слышит их зов. Если когда-нибудь мы забудем о благе Демиургии, придут те, кто уничтожат нас. И правильно сделают.
Олег пересекся взглядом с отцом, и затылок юноши заиндевел, будто открылись незримые врата во что-то запредельное и оттуда подул ветер. Неприятный, колкий, холодный, но так необходимый для того, чтобы вращать лопасти мельницы, двигать парусные ладьи и вообще жить и творить историю.
- Помни об этом, сын, ты обручен с Демиургией, и твоя хотелка не стоит жизни ни единого гражданина. Я вынужден творить зло, чтобы преумножить добро. Потому что если я не буду делать так, зло жестоко надругается над всеми нами. Через пришлых врагов, через голод, через болезни и недород. А посему я ни в чем не виноват, и мне не в чем раскаиваться. Считай свое задание экзаменом по политической стратегии.
Олег кивнул. Оспаривать решение отца не было ни желания, ни сил.
- У твоего прапрадеда Олега были наручные часы. Они давным-давно остановились. Но я сумел их починить и подарил Кассию. Время снова идет. Стрелки часов нарезают круги и, кажется, что время тоже движется по кругу. Мы будто обречены повторять все заново. Но есть в человеке нечто, благодаря чему каждый оборот - это не возвращение в исходную точку, а движение хотя бы на маленькую ступеньку вверх. Так мы и идем по спирали. Знаешь, что в человеке мешает деградации и что движет его вперед, несмотря ни на что?
- Что? - спросил Олег.
Принцепс, оставив вопрос без ответа, вытащил из кармана маленький пластиковый томик желтоватого цвета.
- Возьми, - сказал Юлий Первый, - это Канон перемен. Твой дед Ури назвал эту книжицу путеводителем судьбы. Она ему помогла, может, и тебе чем-то поможет. Эта книжка говорит о том, что все в мире меняется, но даже если что-то и заканчивается, то это еще не конец. И все человеческое, все перспективное и прогрессивное в этом мире начинается с...
Принцепс загадочно улыбнулся и произнес:
- Впрочем, первая глава, первая гексаграмма скажет тебе, с чего все начинается, и кто такой человек. А теперь иди, попрощайся с матерью перед отъездом. И не забудь поздравить сестру Лидию с рождением племянницы. Надеюсь, ты в курсе, что она вчера родила?
- Конечно, - кивнул Олег.
- Иди, - устало проговорил Юлий Первый, - я еще немного постою, а потом займусь делами, буду двигаться к своей цели. Цели, которую нельзя достичь, но к которой необходимо идти, чтобы быть творцом, а не тварью.
Спускаясь по лестнице, юноша, снедаемый любопытством, достал книжицу, открыл ее и прочитал название первой гексаграммы.
Гексаграмма 1 (Цянь) - Творчество
Путь, который может быть пройден, это не постоянный путь
Дао Дэ Дзин
Пока друзья шли от академии к лечебнице, Цеб прожужжал все уши Олегу о том, что принцепс дал ему пачку бумаги и чернила и повелел записать все, какие только возможно, судьбоносные баллады. За это юному байкеру было обещано демиургское гражданство.
- Он так и сказал, считай свое задание экзаменом по этнографии, - взахлеб тараторил Плацебо Проворный, - я объезжу все кланы, чтобы не упустить ни одной песни и молитвы. Все заговоры перепишу, все до единого!
- Это, действительно, здорово, - согласился Олег, - ты меня подожди здесь, я с мамой пообщаюсь.
Лечебницей, или больницей, называлось одноэтажное кирпичное здание с шатровой крышей, в основании которого лежал квадрат. Занимало оно весьма значительную площадь, превосходящую размерами любое из строений Творцово. Здесь имелся склад лекарственных препаратов, сделанных из растений, грибов и секреций животных, здесь же была и небольшая химическая лаборатория, которая пока еще не функционировала в полную силу. Многочисленные дела не давали Юлию Первому всерьез заняться химией, а достойные ученики пока что задействовались на более важных фронтах работы. Недавно, всего с два года назад, почти сразу после войны с Богополем, открылась хирургия. Правда, самая сложная операция, которая тут проводилась - это удаление аппендицита. Да и то двое из шести пациентов умерли. Однако, как говаривал принцепс, каждый третий умерший - это в любом случае лучше, чем каждый первый.
Самую большую площадь в лечебнице занимало родильное отделение. Оно было гордостью Творцово и лично мамы Хоны. Не зря сюда приезжали рожать со всех окрестностей.
Олег прошел по коридору к палате, где лежала его сестра Лидия. Палатами называли чистые, легко проветриваемые и хорошо освещенные помещения. В них располагалось от двух до шести кроватей для больных. Лидия, как дочь принцепса, находилась в отдельной комнате. Впрочем, и там у нее имелась соседка.
Подходя к палате, Олег услышал мелодичное пение. Это была колыбельная, под которую кочевницы баюкали своих чад. Юноша знал ее наизусть, поскольку и мама Хона, будучи байкершой по рождению, часто напевала ее, укладывая спать дочек и сыновей.
Парень осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Он увидел маму. Она, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, держала в руках младенца. Маленький комочек живой плоти, обернутый в бледно-серую материю, был совсем не виден, только крохотная ручонка, неведомым образом пробив себе путь сквозь складки ткани, вылезла наружу и тихонько шевелила миниатюрными пальчиками, а мама, нет, бабушка Хона выводила древний мотив:
- Засыпай, на руках у меня, засыпай! Засыпай под пенье дождя...
И у Олега защемило где-то внутри, будто мелодия эта заставила вспомнить нечто такое, что уже никогда не вернешь. Не родиться тебе заново, и не будет укачивать мама, и ощущение абсолютной защищенности больше никогда не посетит тебя, и тепло ее рук уже давным-давно воспринимается совсем по-другому. Нет, ничего этого уже не будет, ты вышел из колыбели и обречен идти, бороться, разочаровываться, падать, но вставать и продолжать идти...
Чтобы прервать чувство неловкости, так неожиданно нахлынувшее на парня, Олег кашлянул. Мама Хона бросила быстрый взгляд на сына, кивнула - мол, выйди, я скоро - и продолжила качать младенца.
Юноше пришлось ждать с четверть часа, прежде чем в коридоре появилась мама Хона.
- Я уезжаю сегодня, - сказал Олег, - пришел проведать Лиду и... с тобой попрощаться.
- Я знаю, что ты уезжаешь, - тихо произнесла мама Хона, - мы с папой Юлом обсудили это под утро.
Олег заглянул в глаза матери. Они были выцветшие и усталые, как у отца. Лицо, округлое, еще не потерявшее привлекательности, уже начало покрываться морщинами, а в темно-русых волосах давно завелись широкие пряди седых волос.
- Лида спит. Она еще очень слаба и ей до кормления остался час. Не тревожь ее, я передам твои поздравления, - сказала мама Хона.
Наступила неловкая тишина. По крайней мере, Олег чувствовал дискомфорт. Мама, когда-то казавшаяся такой большой, сильной и умной сейчас почему-то выглядела маленькой и как будто растерянной. Может, дело не в маме? Может, просто Олег стал взрослее?