– Когда я была маленькой девочкой, мы с братьями любили теплыми летними ночами спать здесь. Иногда я вспоминаю те времена и своих братьев. Тогда я беру подушку и прихожу сюда. – Взглянув на Конора, она спросила: – Глупо, да?
– Нет, почему же? – ответил он, не глядя на нее, – Совсем не глупо.
Какое-то время оба молчали, потом Конор вдруг заговорил:
– Когда я был мальчишкой, мы с братом и сестрами всегда спали на сеновале.
До этого он никогда не говорил о своей семье, и Оливия, желая узнать о нем побольше, спросила:
– На сеновале? Почему вы не спали в доме?
– Жилище в Ирландии – это совсем не то, что у вас тут. Там сарай – часть дома, а сеновал наверху. – Он посмотрел на нее и ухмыльнулся. – На сене можно устраивать бои подушками.
Оливия засмеялась, уловив озорство в его улыбке.
– Чаще всего вы их и затевали, не так ли?
– Никогда. Это мой брат Майкл всегда начинал. – Конор тоже рассмеялся. – Он был старшим братом, а мне ужасно хотелось походить на него. Именно он научил меня боксировать.
Она услышала в его голосе тоску.
– Вам, должно быть, его очень не хватает.
Улыбка исчезла с его лица, и он отвел глаза.
– Мне не хватает его каждый день.
Оливия уже знала, что он одинок, но все-таки спросила:
– Где ваш брат сейчас? Остался в Ирландии?
Конор молчал, и она уже решила, что на этот вопрос он не ответит. Но тут он вдруг тихо проговорил:
– Когда мне было одиннадцать, в Ирландии разразился голод. А когда мне исполнилось двенадцать, люди британца – нашего землевладельца – на моих глазах забили палками брата до смерти. Они убили его за кражу коровы.
Оливия в ужасе вздрогнула. Немного помолчав, спросила:
– А ваши сестры?
– Они умерли, – проговорил он таким голосом, что она похолодела. – Они умерли от голода.
На следующее утро Оливия отправилась во фруктовый сад. Восходящее солнце раскрасило небо на востоке розовым и золотым, но она не замечала этой красоты. Оливия шла между рядами персиковых деревьев, погруженная в раздумья, – эти же мысли не давали ей уснуть почти всю ночь.
Теперь-то она понимала, почему Конор был таким жестким человеком. Жестким и несчастным. Но когда-то он был мальчиком, который дрался подушками со своим братом и сестрами. Он был мальчиком, видевшим, как убивали его брата и как умирали от голода его сестры. А потом его мучили в тюрьме. Неудивительно, что он такой резкий.
Оливия вздохнула и прислонилась к дереву. Осмотревшись, она вдруг заметила, что некоторые деревья в соседнем ряду выглядят как-то странно. Все мысли о Коноре Бранигане тотчас же вылетели у нее из головы.
Она подошла к ближайшему дереву и увидела, что листья на нем поникли. Внимательно рассмотрев их, Оливия не обнаружила ничего подозрительного – ни следов насекомых, ни болезни, из-за которой такое могло бы произойти. Но было ясно, что дерево болело.
Тут Оливия посмотрела вниз и увидела глубокий надрез на коре. Она наклонилась и стала внимательно изучать надрез. Провела рукой по стволу – и в ужасе вскрикнула. Дерево порезали ножом по кругу, чтобы вода и питательные вещества не доходили до листьев. И теперь дерево умирало.
Оливия принялась осматривать другие деревья и вскоре обнаружила еще с полдюжины поврежденных стволов.
Но кто мог это сделать? Задавая себе этот вопрос, Оливия уже знала ответ. Конечно же, Вернон… Она вспомнила их недавний разговор и его угрозы. Он говорил о том, что может очень осложнить ее жизнь, если она не согласится продать землю.
Оливия снова осмотрелась и заметила вокруг поврежденных деревьев окурки сигарет. Она наклонилась и осторожно, двумя пальцами подняла один из них. И тотчас же вспомнила, что Харланы, отец и его сын, курят именно сигареты. И все они работали на лесопилке Вернона.
– Кажется, все ясно, – пробормотала Оливия, отшвырнув окурок.
Она была не очень-то высокого мнения о Верноне, однако не думала, что он способен… Но едва ли ей удастся доказать, что деревья повредили по приказу Вернона. Он очень влиятельный человек, и ее, Оливию Мейтленд, никто не станет слушать. А повреждение деревьев – это, конечно же, предупреждение. Вернон таким образом вынуждал ее продать землю.
«Но у него ничего не получится», – говорила себе Оливия, направляясь к дому.
Проснувшись, Конор обнаружил за дверью кувшин с холодной водой и две аккуратно сложенные рубашки. Он наклонился и поднял их. Оливия сдержала свое слово: как и обещала, она из нескольких рубашек сшила ему пару подходящих по размеру. Сняв рваную рубаху, Конор надел новую. Она оказалась ему в самый раз.
Умывшись, Конор направился в кухню. Оливия стояла у кухонного стола и снимала с оловянного листа что-то ароматное, похожее на печенье.
Остановившись в дверях, Конор заявил:
– Что бы вы там ни приготовили, я намерен это попробовать.
Оливия взглянула на него и с улыбкой сказала:
– Вы такой же, как мои девочки. Они всегда хотят печенье прямо из духовки.
Конор взял одно печенье и, откусив кусочек, спросил:
– А где ваши девочки?
– Они отправились навестить Джонсонов. На целый день.
Он доел печенье и потянулся за следующим, но Оливия убрала от него блюдо.
– Печенье – это не еда для взрослого мужчины, – строго сказала она. – Подождите немного, и я приготовлю вам настоящий завтрак.
– Спасибо. – Конор сел к столу и принялся наблюдать за хозяйкой.
«Какая она красивая», – подумал он и тут же сам себе удивился: черт возьми, что с ним происходит? Ведь женщины вроде нее не для таких, как он. Он предпочитал непритязательных женщин, из тех, которые берут деньги и оставляют ему свободу.
Оливия подошла к столу и поставила перед ним тарелку с какой-то едой. Конор взглянул на нее вопросительно:
– Что это такое?
– Овсянка. Мы здесь всегда едим овсянку на завтрак. Это очень вкусно.
Конор какое-то время разглядывал незнакомую еду, потом пробурчал:
– Не уверен, что могу доверять женщине, поившей меня отвратительным чаем.
– Если вам не нравится, как я готовлю, можете сами себе готовить, – ответила Оливия.
– Я, конечно, мог бы попробовать, но боюсь, мы все тогда умрем с голоду.
Оливия засмеялась и отошла от стола. Конор же, немного помедлив, поднес ко рту ложку с овсянкой. «Как можно есть такое? – подумал он, стараясь не морщиться. – С таким же успехом она могла бы предложить мне обойного клея с маслом». Но к еде Конор всегда относился уважительно, поэтому сказал:
– Знаете, очень вкусно.
Оливия одарила его своей удивительной улыбкой – улыбкой, достойной того, чтобы проглотить несколько ложек обойного клея.
– Раньше я совсем не умела готовить, – сказала она, наливая ему кофе. – Но после смерти старой Салли – она была у нас кухаркой – пришлось научиться.
Покончив с завтраком, Конор отодвинул тарелку и встал из-за стола. Заметив гримасу боли на его лице, Оливия спросила:
– Ребра еще болят, да?
Он не ответил, но ответ и не требовался. Оливия быстро прошла в кладовку и достала ящичек с лекарствами.
– У меня есть камфарная мазь, которая творит чудеса.
– Не беспокойтесь. Со мной все в порядке.
– Просто я хочу осмотреть ваши ребра. – Оливия вышла из кладовки с чистыми бинтами и лекарствами. – Следует убедиться, что они заживают как надо, и еще нужно сменить бинты.
Она поставила ящичек на стол, а рядом положила бинты. Конор покачал головой и проворчал:
– Не стоит беспокоиться. Я же сказал, что все в порядке.
– Нет, не в порядке. У вас были сломаны ребра, и они все еще болят. Так что снимите, пожалуйста, рубашку и не спорьте со мной.
– Плохо, что женщинам не разрешено служить в армии, – пробормотал Конор, расстегивая пуговицы. – Будь вы на стороне южан, Конфедерация выиграла бы войну.
Он снял рубашку, и Оливия, открыв ящичек, вытащила оттуда бутылочку с мазью. Повернувшись к Конору, она осторожно ощупала его ребра.