Когда он вернулся к дому, Оливия ждала его. Она наблюдала за ним, когда он шел к ней по двору. Конор остановился у ступенек, бросил окурок сигары на землю и раздавил его сапогом.
– Я прогулялся.
– Хороший вечер для прогулки. – Она указала на стул рядом со своим. – Посиди со мной немножко.
Ему не хотелось сидеть, но все же он сел рядом с ней. Он чувствовал, что должен что-то сказать, но не знал, что именно. И не знал, чего она ждет от него. Откинувшись на спинку стула, он взглянул на нее вопросительно.
– Жаль, что у нас уже нет качелей для веранды, – сказала Оливия. – Было бы гораздо удобнее, чем на этих стульях.
Но для него дело было вовсе не в стуле.
– Качели для веранды?
Она кивнула.
– Когда-то они здесь висели. Мой папа подарил их маме к свадьбе. Думаю, из всех подарков, которые он ей делал, этот был ее самым любимым. Качели были выкрашены в белый цвет, как я помню, и на них были яркие ситцевые подушки. Летними вечерами мама с папой сидели здесь, раскачиваясь, держась за руки, как влюбленные.
Оливия лукаво улыбнулась.
– А однажды вечером я тихо спустилась по лестнице, чтобы взять печенье. Считалось, что я уже в постели. И вот я вдруг увидела… – Она замолчала и разгладила юбку на коленях, внезапно смутившись. – Мама сидела у папы на коленях, и они целовались. Для меня это было потрясением. Я и представить себе не могла, что мои родители занимаются такими вещами.
Конор никогда не задумывался о том, чем занимаются мужья и жены летними вечерами, но если они влюблены, то, возможно, действительно сидят на качелях на веранде.
– А что потом случилось с качелями?
Оливия ответила не сразу.
– После смерти мамы папе трудно было каждый день видеть качели и знать, что мама никогда больше не будет сидеть на них. Однажды вечером я вышла и обнаружила его здесь. Он плакал, обхватив голову руками. На следующий день я сняла качели и отдала их. Может, я поступила неправильно, но я не могла вынести его страданий.
Это и есть любовь. Боль и утраты. Он отвернулся и уставился на залитый лунным светом двор. Он вспомнил всех, кого любил. Все они ушли, и боль от их потери – вот чего он не хотел испытать снова.
Воцарилось молчание, но никто из них не делал попытки нарушить его. Наконец Конор понял, что Оливия не ждет от него никаких слов, и немного успокоился. Возможно, ей хотелось просто посидеть с ним рядом в тишине. И чем дольше длилось молчание, тем уютнее ему становилось.
– Уже поздно, – сказала она, наконец.
Конор не пошевелился, но все его мышцы напряглись. Он прекрасно понимал, о чем она говорит. Краем глаза он заметил, как она нервно теребит подол платья.
– Пора спать, – добавила Оливия, поднявшись со стула.
Он не был готов к тому, что эти ее слова так подействуют на него. Он вдруг почувствовал ошеломляющее желание – ему хотелось заключить ее в объятия и крепко прижать к себе, хотелось защищать ее от всех опасностей в мире.
Взяв себя в руки, Конор ровным голосом проговорил:
– Спокойной ночи, Оливия. Спи спокойно.
Она мельком взглянула на него.
– Ты не идешь наверх?
Он вспомнил о ночи в Монро и о том, как провалился в сон, сжимая ее в объятиях. И спал он без сновидений, без призраков из прошлого, без демонов. Но ведь демоны могут вернуться… И что произойдет, если они вернутся в тот момент, когда Оливия будет с ним?
– Нет. – Он покачал головой.
Но она все еще не уходила.
– Конор, я хочу, чтобы ты пошел со мной наверх. – Она положила ладонь на его плечо, и он вздрогнул от этого прикосновения.
– Нет, я не могу. Мне очень жаль, но не могу.
Конор закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Оливия убрала свою руку и ушла в дом.
Та ночь в Монро все еще жила в его памяти. Конор помнил каждую расстегнутую пуговку, каждый изгиб ее тела, каждый ее вздох. Он помнил, как и сам утратил последнюю каплю здравого смысла. Помнил, как погрузился в сон, а потом проснулся, ощущая ее чудесный запах. С ней к нему пришел покой – покой, которого он не знал со времен детства, покой, который, как ему казалось, оставил его навсегда.
Но покой с Оливией был иллюзией, и он не продлится долго. Кошмары вернутся, непременно вернутся – и что тогда он может натворить, если Оливия окажется с ним рядом? Ведь он может даже обидеть ее – например, ударить в темноте, не понимая, где находится, не в силах отличить прошлое от настоящего.
Конор представил себе Оливию, лежащую в постели. Волосы разметались по подушке, а под тонкой ночной рубашкой с перламутровыми пуговками нет ничего, кроме ее нежного и теплого тела. Желание пронзило его – жадное, горячее и требовательное.
Невыносимо желать ее с такой силой, невыносимо нуждаться в ней так отчаянно… Но он не должен верить, что она сможет победить его демонов. А если ей удастся это сделать, то лишь на время. И станет еще хуже. Уж лучше никогда не видеть небес, чем увидеть их мельком, дотронуться до них – и потерять.
Он пошел к себе в комнату. Он спал со своими демонами и проснулся один.
Понедельник был первым школьным днем, и, как все предыдущие первые школьные дни, этот понедельник стал для Оливии настоящим испытанием. Кэрри взбунтовалась при одном упоминании о шелковых ленточках в волосах, а школьное платье ей совсем не нравилось, потому что на нем теперь были рюшки. Миранда же расплакалась, узнав, что мама, оказывается, не пойдет с ней в школу. Бекки же ворчала по поводу того, что в этом году им опять придется подарить мисс Шеридан три банки консервированных персиков. И от Конора помощи ждать не приходилось. Сидя за завтраком, он то и дело хмурился и очень неохотно отвечал на вопросы. Наконец, молча поднявшись из-за стола, вышел во двор через черный ход. Оливия со вздохом посмотрела ему вслед. «Неужели так будет всегда?» – спрашивала она себя.
К тому времени как явился Орен, чтобы отвезти девочек в город вместе со своими детьми, Оливия уже от души радовалась, что они уезжают. Она вернулась в кухню и тотчас же принялась за уборку. Через полчаса, вымыв посуду после завтрака, она вдруг осознала, что впервые за несколько лет осталась совсем одна в доме. Ведь Миранда в этом году впервые отправилась в школу вместе со старшими сестрами.
Оливия села за кухонный стол и тяжело вздохнула, почувствовав себя ужасно одинокой. В доме было необыкновенно тихо. Ей не хватало малышки Миранды.
К ней подошел Честер и уткнулся носом в ее руку, тихо повизгивая: было ясно, что ему тоже не хватало Миранды. Оливия погладила пса и смахнула слезинку. «Не глупи, – сказала она себе. – Ведь тебе еще предстоит перестирать кучу белья».
Но вместо того чтобы приняться за дело, Оливия по-прежнему сидела за кухонным столом, тихонько вздыхая.
Она гадала, чем же сейчас занимается Конор. Возможно, он специально избегал ее. Но она не могла винить его за это. Просто он не хотел привязываться к этим местам. И женился на ней только из чувства долга.
Оливия вспомнила ночь в Монро, вспомнила о том, что Конор тогда на время впустил ее в свою одинокую жизнь. И ей стало ужасно грустно при мысли о том, что скоро он, наверное, покинет ее. Возможно, покинет, даже не попрощавшись. В один прекрасный день она проснется, и обнаружит, что его нет в доме.
– Господи, как же мне заставить его забыть прошлое? – прошептала она. – Я так люблю его, но боюсь, что этого недостаточно.
Но Оливия знала: ей остается лишь любить его и надеяться на лучшее. Уговаривать его она не собиралась, все зависело от самого Конора.
Поднявшись, наконец, из-за стола, Оливия вернулась к работе. К полудню выстиранное белье висело на веревке, огород был прополот, а овощной суп варился на медленном огне. Поставив сковороду с кукурузным хлебом на плиту, Оливия пошла искать Конора, чтобы сказать ему, что обед готов.