Чтобы хоть как-то прийти в себя, Надежда Викторовна натянула на руку шерстяную перчатку и стала безжалостно растирать согнутые в коленях ноги. Ноги за ночь оттекли безбожно! Надежда Викторовна тёрла изо всех сил, не обращая внимания на боль, но когда кровь, наконец, прилила к ногам и устремилась в голову, ей стало совсем плохо.
Она внезапно вспомнила, что собака сдохла ещё три месяца назад, на работу идти не нужно, потому что нужно — в суд: выбивать зарплату за последние полгода. С некоторых пор все предприятия города выдавали зарплату только по решению суда. Но самое печальное — оказалось, что сегодня — суббота, а в субботу, как известно, суд закрыт.
— Ну вот и всё! — злорадно подытожила Надежда Викторовна, щелчком сбив с груди присосавшегося к ней комара. — Скажите пожалуйста! И куда же прикажете идти, когда идти абсолютно некуда!
Со злости Коробейникова снова плотно сомкнула веки, и ещё не прожитый день тут же промелькнул перед глазами, как вся прожитая жизнь за секунду до смерти.
— Скажите пожалуйста! — изумлённо прошептала Надежда Викторовна, как будто видела всё это в первый раз. — Всегда — одно и то же! Не жизнь, а какая-то каша-размазня!
Она с детства любила манную кашу с селёдкой и помидоры с сахаром, а кофе и горькую клюкву, наоборот, без сахара. Чтоб было всё не как у людей! Как у людей было скучно и противно.
Но в последние годы пришлось жить, как все, потому что не стало ни манки, ни селёдки, ни помидоров, ни сахара. А кофе и клюква и раньше-то приобретались только по великому случаю где-нибудь в Москве или Ленинграде, в длиннющих очередях, медленных и торжественных, как очередь в Мавзолей. А ещё в закрытых номерных городах, «номерах». Там — всё без очередей, но только для избранных.
Кое-что, правда, ещё и сейчас можно было купить на Центральном колхозом рынке, прямо под окнами её дома. Но это если суд прикажет директору ЧТЗ выдать ей зарплату за последние полгода и не товарами собственного производства, унитазами или там гробами, а в рублях.
Но только ей одной! Потому что если зарплату выдадут сразу всем, через минуту рынок станет стерильно чист, как пустые прилавки никому не нужных теперь магазинов! А магазины пусты — хоть не запирай на ночь!
Надежда Викторовна попыталась представить себе, что было бы, если бы по решению суда вся страна вдруг получила зарплату за полгода. И не смогла!
От обиды за народ она той же шерстяной перчаткой докрасна растёрла лицо и шею, но вынуждена была признать, что экономика её несчастной родины всех никак не выдержит, и ради её спасения она даже готова не пойти в суд и получить зарплату строго в порядке очерёдности и по мере возможности!
Встав с кровати, Коробейникова первым делом выглянула в окно. Колхозный рынок был не по-субботнему тих и немноголюден. Лишь два фургона стояло у раскрытых настежь ворот и редкие покупатели робко бродили вдоль полупустых торговых рядов. В крытый павильон почти никто не заходил.
— Мерзость запустения! — не без удовольствия изрекла Надежда Викторовна, с отвращением уставясь в дальний угол рынка, где какой-то торговец кавказской национальности ожесточенно размахивал руками.
Правой рукой за уши была прихвачена ободраная тушка то ли кролика, то ли зайца, которой он тыкал прямо в лицо ошарашеного клиента. Тот испугано отбивался, но торговец не отставал, и даже под конец выскочил к нему из-за прилавка.
При взгляде на всё это безобразие Надежде Викторовне припомнилась вычитанная где-то картина средневекового рынка. С первыми же лучами солнца, и даже ещё затемно, к рынку начинали стягиваться веренницы арб, телег, дровень, ослов, верблюдов и просто ручных тележек, гружёных кто оскаленными свиными или говяжими тушами, кто бочками различных солений, браги, подсолнечного и оливкового масла, кто целыми штабелями переложеной грязным льдом свежей рыбы, кто просто вязанками хвороста, связками сушёных грибов и фруктов.
Всё это, конечно, слегка припахивало, проще говоря, страшно воняло и выглядело порой совсем неаппетитно, зато к своему открытию во мраке средневековья рынок был до отказа забит всякой съедобной и несъедобной всячиной, где на рубь было, что выпить и закусить, а за головами не видно пустого места.
От всех этих грез Коробейникова сперва по-кошачьи прижмурилась и облизнулась, а затем вконец расстроилась. Как однако странно: даже во мраке средневековья были, оказывается свои маленькие прелести! По-крайней мере, голод был голодом, вонь — вонью, и все знали, что вооон в той кузнице куют мечи, в этой — орала, а в эту позорную бочку собирают со всего города, уж простите, говно!