— Ничего, — Данни хлопнул его по плечу. — Ты не прогоришь, не бойся. Такие не прогорают.
Хьюз усмехнулся. Помолчав, он сказал:
— Не люблю я этого виски. У меня потом от него голова болит. Да и жарко очень.
— Молодец ты, — сказал Данни, — даже виски не пьешь. — Он замолчал и в пьяном раздумье посмотрел на мексиканца. — Интересно, куда они потом деваются?
— Кто? — спросил Хьюз.
— Да вот эти, сезонные рабочие.
Хьюз пожал плечами.
— Во время уборки, — продолжал Данни заплетающимся языком, — их здесь всегда бывает такая уйма. Я сам привез человек пятьсот. Пока урожай не снят, они работают. Потом мотаются по дорогам, нищенствуют. А потом все куда-то исчезают.
— Подыхают, наверное, — сказал Хьюз. — Не буду я больше пить. — Он отодвинул стакан.
Мексиканец с семьей по-прежнему стояли во дворе. Солнце палило беспощадно. Рабочие, нагружавшие машину в дальнем конце двора, двигались, несмотря на присутствие хозяина, медленно, как в полусне. Над бесконечным плодовым садом, правильные ряды которого поднимались сразу от дороги к холму, стояло синее марево. Воздух как будто сгустился.
Мексиканец облизал пересохшие губы, посмотрел на веранду и отвел глаза в сторону. Двое гринго[4] сидели за столом. Они сидели в тени, а он с семьей стоял на жаре и ждал. Это его не удивляло. Сколько он себя помнил, всегда было так, что он либо работал на жаре, либо стоял и ждал, а кто-то из гринго сидел в тени и смотрел. Ему, мексиканцу, было свойственно работать, как птице летать. Гринго было свойственно сидеть и смотреть, как другие работают, как змее свойственно ползать. Они не могли понять друг друга, как змея не может понять человека. Поэтому он относился к гринго с холодною ненавистью, смешанной с презрением, как человек относится к ползучим гадам.
Хьюз всё это смутно чувствовал.
— Ты видишь, — сказал он Данни. — Этот мексиканец больше не подойдет. Будет стоять и ждать, пока я его не позову. Хоть неделю. Ненавидит нас. Ненавидит всех американцев.
Мексиканец в своей большой шляпе, женщина и девушка смотрели вниз, на пыльную землю. Они понимали, что гринго на веранде говорят о них, но в их позах чувствовалось полнейшее равнодушие к тому, что американцы могли говорить и думать. Только мальчики с любопытством смотрели на веранду.
— Эй, малый, — Данни взял со стола кусок дыни и поманил старшего мальчика. — Хочешь дыни?
Мальчик взглянул на мать. Та, сверкнув глазами, что-то резко сказала ему. Он отступил за ее юбку.
— Ну и пусть стоят, — произнес Данни обиженно. Грязной рукой он стер пот со лба. — Пусть стоят до вечера.
— Да ну их, — сказал Хьюз поднимаясь. — Надоели. Прямо какой-то парад нищих. Давай разберемся с ними. Ты будешь переводить.
Данни встал и, пошатнувшись, схватился за стол.
— Надо бы еще стаканчик выпить, — сказал он жалобно.
— Хватит, — отрубил Хьюз. — Эй, Майк! — крикнул он в сторону двери. — Давай сюда списки. Тут еще один недовольный пришел.
Из двери на веранду выглянуло загорелое лицо с рыжими бачками. Это был Майк — повар, счетовод и сторож. Раньше он выступал на ринге, но в драке ему сломали руку, и он работал теперь на ферме. Майк бросил взгляд на маленького мексиканца.
— Сейчас.
Через минуту он вышел на веранду с большой бухгалтерской книгой в руках, сел за стол и сказал:
— Этого я помню, его зовут Мачадо.
Данни спустился во двор и прислонился к веранде.
— Иди сюда! — крикнул он мексиканцу на его языке.
Мужчина сделал два шага вперед.
— Ну, в чем дело? — спросил Хьюз с веранды. — Спроси его, в чем дело, Данни.
Мексиканец начал говорить. Напряженно, не отрываясь он смотрел на Хьюза и что-то объяснял. Речь у него была со множеством шипящих, но в то же время певучая и мелодичная. Один раз маленькой рукой с жесткими загрубевшими пальцами он сделал осторожный поясняющий жест.
Когда мексиканец кончил, заговорил Данни. Он плохо знал испанский и путался, вставляя в свою речь английские слова. Данни скоро замолчал, и снова мексиканец сказал несколько слов. Выражение лица у него не изменилось, он всё время смотрел только на Хьюза.
Данни объяснил:
— Он говорит, что, когда ехали сюда, я им обещал по 100 долларов в месяц на семью. Они работали тридцать дней, а теперь вышло, что он еще 20 долларов должен.
Мексиканец протянул руку с раскрытой ладонью. Потом приложил ее к сердцу.
— Он спрашивает, где же деньги. Говорит, что есть нечего.
— Ага, — сказал Майк с веранды. — Я нашел его в книге. У него мальчишка болел лихорадкой и кто-нибудь из семьи всё время с ним оставался. Потом мы еще брали за лекарство.