Мальчик продолжал стоять, держа шляпу в вытянутой руке-
— Гринго, — сказал мексиканец. — Гринго. — Он сказал еще несколько слов по-испански, всё так же, с ненавистью глядя на мальчика. Затем показал рукой на шляпу и на пыльную землю у ног мальчика..
Тот не понял.
— Не хочет брать от тебя шляпы, Архи, — сказал сутуловатый рабочий. — Не возьмет, потому что ты «гринго».
— А… — сказал мальчик. Он покраснел и вопросительно посмотрел на девушку. Та украдкой бросила на небо предостерегающий взгляд и отвернулась. Мальчик осторожно положил шляпу на землю и отошел.
Мексиканец, пошатываясь, подобрал шляпу и рукавом осторожно обтер потрепанные поля.
— Ну и дела, — хихикнул Данни. — Просто цирк.
Мексиканец бросил своей жене одно слово. Женщина, девушка и мальчики повернулись и медленно пошли к воротам. Мексиканец зашагал за ними. Его рубаха на спине, возле лопатки, была покрыта пылью.
— Хорошо работаешь, — сказал Хьюз Майку и похлопал конторщика по жирному белому плечу. Они были почти одного роста, только хозяин фермы казался немного плотнее. И лицо у него было краснее, чем у Майка.
— Скажи ему, — сказал Хьюз, поворачиваясь к Данни, — что, если он попробует убежать, мы его поймаем.
Данни крикнул несколько слов мексиканцу. Тот не оглянулся. Женщина, не останавливаясь, стряхнула пыль с его спины. Они вышли из ворот и свернули на тропинку, которая вела к сараям, где жили сезонники.
Мальчик и рабочий продолжали стоять, глядя на Хьюза и Майка.
— В чем дело? — сказал Хьюз. — Представление окончилось. Поторапливайтесь с погрузкой.
— Пиявка! — неожиданно сказал мальчик.
— Что? — недоуменно спросил Хьюз.
— Ты пиявка, — объяснил мальчик. — Большая жирная пиявка, напившаяся крови.
— Потише, — сказал Хьюз. — Особенно не расходись..
— Я и не расхожусь, я тебе просто объясняю, что ты такое… Большая пиявка! Когда-нибудь ты лопнешь. Насосешься крови, вдруг кто-нибудь тебя прижмет, а ты… бах! И лопнул. Вот красота будет!
— Никакой красоты, — сказал сутулый рабочий. — Одна вонь только. Пойдем. — Он обнял мальчика за плечи.
Хьюз посмотрел им вслед:
— Ладно, ладно. Я вам это при расчете припомню. — И добавил, повернувшись к Данни. — Я всегда мексиканцам плачу меньше, чем нашей швали.
— Правильно, — одобрил тот. — Вот пусть какой-нибудь из наших «красных» сунется к этому мексиканцу. Тот его так пугнет… Он ни с одним американцем разговаривать не станет.
— Так и делаем, — самодовольно сказал Хьюз.
Девушка стирала возле ручья. Она положила мужскую рубаху на маленький плот, который рабочие поставили здесь специально для стирки, и из консервной банки налила на нее немного жидкого черного мыла. Потом присела на желтые, плохо обструганные бревнышки плота и принялась рукой плескать воду из ручья. Мальчик подошел ближе и сел на корточки рядом с плотом. Толстая зеленая курточка на нем была сплошь покрыта густым слоем пыли. Пыль лежала и на лице, так что даже веснушек не было видно. С минуту Архи молча смотрел на быстрые загорелые руки девушки, потом похлопал себя по курточке и сказал:
— Еще не мылся сегодня. Ездил на прицепе в Сакраменто. На дороге чертовская пыль.
Девушка молчала. Под черной кофточкой на спине у нее двигались лопатки.
— Роза!
— Да?
— Ты чего молчишь?
Она бросила на него быстрый взгляд и опустила голову, продолжая стирать.
— Я боюсь.
— Дяди?
Девушка кивнула.
— Они все далеко. В южном конце сада.
— Всё равно.
Мальчик огорченно почесал голову, отчего рыжеватые волосы у него стали дыбом.
— Дай мне немного мыла, — попросил он. — Не мешает сполоснуться.
Не глядя девушка подвинула банку. Архи встал и сбросил куртку в воду.
— Я ее тоже постираю, — сказал он. — Если долго не стирать, она делается твердой, как панцирь у черепахи. Об воротник можно шею сломать.
Он прямо в брюках вошел в ручей. Мыло было плохое, не мылилось. Мальчик стал наливать его себе на волосы, и оно пенистыми потоками спускалось на шею и грудь.
Архи вымылся, потом сполоснул курточку в воде, бросил ее на кусты у ручья и снова сел рядом с девушкой.
Она уже покончила с рубахой и взялась за коричневое одеяло. Руки у нее так и ходили, мыльная пена пузырилась на маленьких загорелых пальцах.
— Роза!
— Да?
— Ты так и будешь молчать?