— Нет, одной мало. Если наши самолеты окажутся над Теруэлем, они остановят фашистов. Иначе там будут фашисты, а ополченцев сотрут в порошок. Понятно тебе? Вот мне и нужны машины, хоть грузовички, хоть что угодно. Для товарищей, которые там воюют, это вопрос жизни и смерти. Слушай, как используются твои машины?
— Да не в этом дело!.. Понимаешь, мы не имеем права давать взаймы машины без водителей, а водители сегодня отработали по пятнадцать часов, ну и…
— Пускай отсыпаются в машинах, я не против. Посажу за руль наших механиков. Если ты хочешь, чтобы я поговорил с ними, поговорю, уверен, они согласятся; и согласятся, если ты сам объяснишь, как обстоит дело.
— В котором часу тебе понадобятся машины?
— В четыре утра.
Крестьянин отошел, посовещался с двумя другими у стола с керосиновыми лампами, вернулся к Маньену.
— Сделаем, что сможем. Обещаю три. Удастся больше — больше.
Маньен отправился в путь: одна ночная деревня за другой; помещения, заваленные всякой всячиной, и просторные помещения, выбеленные известью; стоявшие там крестьяне в черных блузах отбрасывали на стены причудливые тени; площади, колоритом напоминавшие театральные декорации и час от часу все более безлюдные, освещались окнами таверн да последними газовыми рожками, выплескивавшими на фиолетовые купола покинутых церквей светящиеся блики. Всего в деревнях было двадцать три машины. Маньену обещали девять.
Когда он снова оказался в первой деревне, было полтретьего ночи. В слабом свете из окон комитета он увидел людей, тащивших мешки; они двигались цепочкой, как докеры, загружающие судно углем, и пересекали дорогу, направляясь в аюнтамьенто; водителю Маньена пришлось остановить машину. Один из них прошел у самого капота, согнувшись под половиной освежеванной бычьей туши.
— Что это? — спросил Маньен крестьянина, сидевшего у двери.
— Добровольцы.
— Для какой работы?
— Доставка продовольствия. Пришлось вызывать добровольцев. Наши машины уехали к летчикам, надо помочь Мадриду.
Когда Маньен вернулся на аэродром, появились первые машины. К половине пятого на месте было двенадцать легковых машин и шесть полугрузовых и при них водители. Некоторые захватили с собой фонари — на всякий случай.
— Может, еще какая работа требуется?
Один, из добровольцев сыпал бранью, непонятно почему.
Маньен расставил машины, распорядился, чтобы водители включили фары только тогда, когда услышат гул самолетных моторов, и вернулся в замок.
Его ждал Варгас.
— Маньен, Гарсиа сказал, на том поле больше пятнадцати машин.
— Тем лучше.
— Нет: значит, они для Мадрида. С позавчерашнего дня бои ведутся на гвадалахарском направлении, вам известно. Они прорвали фронт у Вильявисьосы; мы сдерживаем их на направлении Бриуэги. Они хотят Ударить по Арганде.
— Кто — они?
— Четыре итальянских мотодивизии, танки, самолеты, все!
В прошлом месяце, с шестого по двадцатое, в самой кровавой за всю войну битве немецкий штаб попытался захватить Арганду ударом с юга.
— Я вылетаю на рассвете, — сказал Варгас.
— До скорой встречи, — ответил Маньен, притронувшись к деревянной рукоятке своего револьвера.
Стоял тот холод, какой бывает в пять утра, холод, предшествующий рассвету. Маньену хотелось кофе. Он поставил машину перед замком, беленые стены которого во тьме казались синеватыми, и ее фары освещали фруктовый сад, где уже мелькали между деревьями фигуры «пеликанов», подбиравших апельсины, выбеленные росою, словно инеем, и блестящие. На краю взлетного поля в темноте ждали автомашины.
На поверке Маньен объявил боевое задание командирам самолетов, приказав передать его экипажам, когда машины будут в воздухе. Убедился, что у всех стрелков есть перчатки. За его автомашиной — только что ее фары освещали апельсины в саду, теперь ей предстояло до самого вылета обеспечивать связь между самолетами — по полю, еще хранившему последние запахи ночи, шли члены экипажей, неуклюжие, как щенята, в своих летных комбинезонах.
Самолеты ждали, в ночи видны были только крылья, и то неотчетливо. Люди, которых внезапная вспышка света застала врасплох, а ветер, исхлеставший им лица водой во время умыванья, не столько разбудил, сколько раздражил, брели безмолвно. В стыни ночного вылета каждый знает, что идет навстречу своей судьбе.
При свете карманных фонариков механики, уже приступившие к работе, гоняли моторы первого самолета. В глубине поля под безучастным ночным небом зажглись две фары.